| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

....
Размышления о жизни

    О ПРЕДСКАЗАНИИ СУДЬБЫ

    Считается, что предсказывать судьбу неэтично. Этим занимаются цыганки, шарлатаны и святые. Однако в жизни бывает всякое.
    В студенческие годы я знал одного художника. Собственно говоря, он тогда еще учился, но его облик убеждал окружающих, что он давно законченный художник, а его учеба - досадное недоразумение. О том же говорили его работы. Даже в учебных этюдах педагоги видели печать яркой индивидуальности, а потому стеснялись докучать ему излишними наставлениями. Был он тих и немногословен. Лицо его с кротким взглядом и жидкой бородкой наводило на мысль о Христе. Суждения его были всегда неожиданны и оригинальны, хотя он не заботился об этом. Все у него выходило как бы само собой. К его словам прислушивались не только студенты. Под благовидным предлогом приходили побеседовать с ним немолодые, тертые жизнью люди.
    Виталий, так звали художника, был женат. Они с женой снимали маленькую комнатку на Петроградской стороне. Их семья была как-то изначально гармонична. Казалось, они растворились друг в друге, слова для общения им были просто не нужны. Я видел что они чутьем понимают друг друга и эта таинственная связь была для меня загадкой. Мне казалось, что они ведают тайну тихого счастья и берегут эту тайну от посторонних. Я, не знавший с детства душевного покоя, старался в нее проникнуть и в наивном нетерпении задавал Виталию путаные вопросы о том, что нужно знать, чтобы так жить с женой.
    Христоподобный художник, знающий, казалось бы, о жизни все, смотрел на меня с тихой улыбкой и ничего не отвечал. Это было в те времена, когда "в железном занавесе" появились первые щели и к нам стали проникать сведения о современных западных художниках. Мы листали журналы с работами Мондреана, Брака, Миро, бегали на третий этаж Эрмитажа, где появились наконец вынутые из подвалов постмодернисты, спорили, как надо произносить - Пикассо или Пикассо?
    Знакомство с Сальвадором Дали многих повергло в шок, потом пришло потрясение от Филонова. Молодые художники дружно ударились в левачество и зепрезирали всю классику, исключая разве что Босха. Пришла мода и на абстракционизм.
    Я, признаться, был растерян. Взращенный на любви к Сурикову и Репину, в новом искусстве я ничего не понимал. В разговорах мне приходилось либо молчать, либо фальшиво поддакивать тем, кто с упоением доказывал, что пикассовские уродины, мешанина цвета и линий у Кандинского и есть высшие достижения искусства. Мои знакомые студенты-мухинцы замалевывали холсты самым невероятным абсурдом. Я не мог признаться друзьям, что ничего не смыслю в их опусах, корил себя за глупость, пытаясь понять скрытый смысл в их работах. Я задавал вопросы, но художники, народ, как правило, косноязычный, а потому я не мог ничего толком от них добиться. Я решил признаться Виталию в своем невежестве.
    - Как в этом хаосе отличить халтуру от серьезной работы? - спросил я его.
    Виталий посмотрел на жену, словно искал у нее поддержки, и задумчиво сказал:
    - Странно, я почему-то это всегда вижу. Холст говорит о себе все. Когда я смотрю на работу художника, кажется, что я знаю, какой он человек, как жил и как живет. Мне иногда думается, что я даже знаю, как он умеет...
    Я, конечно, ничего не понял, но расспрашивать мудреца постеснялся.
    Прошло много лет. Я стал врачом и подружился с одним шофером. Он являл собою странный тип, который на Руси еще нет-нет да и попадается. Степан был природным шутом, безудержным фантазером, и потенциальным пьяницей. Он неплохо знал литературу, читал журнал "Вопросы философии". Главным своим делом он считал эксперимент над окружающими. Суть эксперимента заключалась в том, что он засевал головы людей собственными идеями, а потом прослеживал, что из этого получится. Для таких наблюдений требовалось неослабное внимание, прекрасная память и проникновение в природу людских поступков. Свои выводы он записывал на случайных листочках, которые валялись повсюду, как у В. Хлебникова. Считалось, что он пишет книгу о Советском социуме. Работал он на заводе, был добрым человеком, женщины доверяли ему тайны своих израненных жизнью душ. Психологом он был, надо думать, тонким. Однажды мы с ним рассуждали о первом впечатлении о человеке.
    - В интонациях, в выражении глаз, - говорил он, - так много можно прочитать, что ничего больше и не надо. Мне кажется, что даже после мимолетной встречи с человеком, я уже знаю, что его ждет через год, два, десять...
    Я вспомнил Виталия и саркастически спросил:
    - Может ты знаешь и то, как он умрет?
    Но Степан не заметил моего скепсиса:
    - Бывает, что и знаю...
    - Ну, милый, каркать и вороны умеют, - буркнул я, однако был несколько смущен таким ответом. "Может он и обо мне больше меня знает?" Эта мысль показалась мне полным абсурдом. Я успокоился и вскоре забыл об этом разговоре.
    Прошло еще лет пять. Жизнь моя вошла в ту полосу, когда юношеское самолюбие иногда превращается в махровый эгоизм и беспросветную тупость. Этот процесс нередок и обычно приводит человека к конфликту не только с окружающим миром, но и с собственной совестью. Найти выход из тупика очень трудно, человек слаб. Кто-то обвиняет в своих бедах других, кто-то ищет утешение в водке. В подобный тупик влетел и я. Моей потерей, как чаще всего и случается, оказалась семья.
    Уход жены для самовлюбленного мужчины подобен удару в промежность, некоторые не могут оправиться от него всю жизнь. Я страдал мучительно. Обвинить жену в распутстве я не мог - не было причины, - считать себя неудачником не привык, а водка всегда вызывала во мне отвращение. Соскользнуть было некуда и пришлось искать причины краха в собственном характере. Тоска и самокопание почти год не давали мне уснуть на чердаке, где я тогда скитался. Я раскручивал свою жизнь, как киноленту, в обратную сторону и мне постепенно стали открываться причины моего теперешнего положения. Мозаика прошлых событий выстраивалась в логическую цепочку. Эта цепь тянулась в прошлое, в бездумную юность, в самодурное отрочество, капризное детство.
    Не в мертвой теории, а на собственном примере с зубовным скрежетом я увидел, что судьба наша зарождается в интонациях матери, в первых детских капризах, в "хочу" или "не хочу", в атмосфере семейного внимания или нетерпимости. В ранние детские годы формируется наша душа и выстраивается линия поведения. Все последующие поступки лишь следствие этого процесса. В детской лжи, в школьной лени, в юношеском поиске удовольствий уже живут наши взрослые беды, наши безвыходные тупики.
    Человек, которого в детстве унижали невниманием, редко бывает счастливым. Он не умеет "остановиться, оглянуться" при первых признаках надвигающейся беды, если даже его об этом предупреждают близкие. Он всегда несется по инерции и со светлого старта любви и надежд обычно влетает в черный тупик семейного краха. И тогда капают слезы, заламываются руки и трудно понять откуда свалилась такая безвыходность, что не хочется жить.
    Постепенно эта простая схема созрела во мне и вместе с пониманием личного краха пришло отвращение к эгоизму в себе и в других.
    Более года жил я в состоянии изнуряющего самоанализа, приступов острой тоски и новых неясных надежд. Я был поглощен внутренними борениями. Это был период бездумной юности, иначе говоря, моих не прожитых, но вероятных судеб. Я вдруг увидел, что мое теперешнее положение закономерно, оно не могло быть иным. Эта мысль приводила в отчаяние, но она же и пробуждала надежду. Начинало казаться, что начни я жизнь сначала, я смог бы построить ее иначе.
    Незаметно пришел интерес к окружающим людям. Я научился слушать и слышать их беды и обнаружил, что в их ошибках много сходного с моими. "Ах, если бы можно было вовремя подсказать, подправить, - думал я, - ведь счастье зависит от нас самих". Но мудрого советчика всегда нет под рукой, а если бы и нашелся, кто из молодых будет его слушать?! Все мы в те годы "сами с усами".
    И то сказать, хороши были бы люди, если бы поворотные моменты судьбы решались по подсказке. Но чтобы понять пользу мудрых советов, нужно либо набить шишек, либо прожить жизнь.
    Так или иначе, в работе, переживаниях и размышлениях шло время. Однажды товарищ пригласил меня на свадьбу. Настроение было совсем не праздничное, но отказываться было неудобно. Усадили меня напротив молодых. Свадьба была шумной и многолюдной, но мне было не до веселья. Я сидел и тупо ковырял что-то в тарелке. Когда все выпили и перестали обращать внимание на молодых, я поднял голову и стал наблюдать. Дородная сонная девица и щуплый мой приятель были совсем не парой. Но главное было не в комплекции. Я вдруг ощутил их внутреннюю несогласованность. Она проявлялась в выражении их лиц, в напряжении родителей, которые уже начали что-то выяснять между собой. Свадьба была безрадостной.
    Захотелось встать и остановить эту нелепую комедию, способную принести лишь несчастье двум молодым людям. Но так как сделать этого я, конечно, не мог, а видеть, как люди добровольно лезут в петлю было невыносимо стыдно, я тихо ушел с этого спектакля.
    Около полуночи я добрался до своего чердака. Спать не хотелось. Я взял тетрадь и решил записать впечатления этого вечера. Я ясно представил себе, как родители подсчитывают истраченные на свадьбу деньги, как обескуражено сидят на постели уставшие от гвалта молодые, как совестно им смотреть друг на друга утром.
    Все их будущие неприятности, споры, а потом и ссоры, ясно предстали перед моим воображением. Я увидел отражение собственной семейной жизни. Казалось, я уже знаю о чем они будут говорить через месяц, через год, как бездарно будут воспитывать ребенка, как будут обвинять друг друга в обманутых жизнью надеждах. У меня было ощущение, что я вижу насквозь их безрадостное и пошлое будущее. Они будут жить "как все" и в этом находить оправдание своему сожительству. Глаза их детей не будут светиться удивлением и радостью. Дети рано научатся лавировать между родителями, скоро привыкнут к мелким подлостям и тоже будут "как все".
    Я записывал эти горькие мысли, пока не уснул. Утром, сунув куда-то тетрадку, я ушел на работу.
    Прошло несколько лет. Я встретил милую и разумную женщину и женился. Мои ночные бдения, видимо, не прошли бесследно, в новой жизни я старался не повторять прежних ошибок. Я вытравливал эгоизм, как мог. В семье появилось и стало укореняться уважение, без которого подлинного счастья не бывает.
    Не скоро, лет через пять, мне в руки попалась забытая тетрадка. Я стал читать ее и к удивлению своему обнаружил, что мой невольный прогноз семейной жизни приятеля почти полностью оправдался. Я ошибся только в сроках, все, что я предполагал, происходило раньше. То, на что я давал год, два, случалось куда быстрее: через месяц они уже крепко скандалили, через год ненавидели друг друга, но ребенок уже привязывал их и супруги приспосабливались самым подлым образом.
    Сначала мне захотелось показать записи приятелю, но совпадение реальности с предсказанным были так разительны, что он не поверил бы мне. Записки выглядели так. словно они были сделаны не до, а после событий.
    В волнении я побежал к старому другу Степе.
    - Ты помнишь наш разговор о том, что можно предсказать будущее человека по его интонациям, выражению глаз?
    - Помню.
    - Скажи, ты часто ошибаешься в своих прогнозах?
    Степан смотрел на меня с грустью.
    - Если бы я ошибался, я был бы самым счастливым человеком. Увы, Юра, ошибок не бывает.
    Я был сражен. Как же так? Значит, действительно возможно проникнуть в грядущее, предсказать судьбу. Но как? На чем это основано?
    Мое материалистическое сознание вставало на дыбы, но факт был налицо - я сам угодил в десятку. Может быть я нечаянно проник в тайну, которую Виталий и Степан дано знали?
    - Как это возможно, Степа?
    - Все просто, Юра. Ответ в социальной психологии. Ученые давно подсчитали, что наше поведение на 85 - 90 % зависит от социальных, то есть для человека внешних условий. На долю индивидуальных проявлений остается ничтожно мало. Нам только кажется, что мы независимые индивидуальности. На самом деле человеком управляет общество, мы просто не можем противиться его диктату. Разве ты можешь вдруг не пойти на работу? Не сесть в автобус, если у тебя нет машины? Не пойти в магазин? На эту жесткую социальную сетку и накладывается наша индивидуальность, то есть наш характер. А он сквозит в интонациях, выражении лица, во взгляде и походке. Только наблюдай и все станет ясно. Как будет вести себя человек в наших общих для всех обстоятельствах разглядеть не трудно. Вот и вся тайн предсказаний.
    - Ну, а случай? Разве не он определяет наши судьбы? Болезнь, встреча с тем или иным человеком, кирпич на голову, наконец?
    - Да, случайность кое-что значит. Но линию поведения, даже искривленную случаем, корректируют все те же условия жизни.
    В задумчивости вышел я от Степана. Значит, для внимательного человека все мы, как на ладони? Дома я рассказал о всех этих странностях жене. Она ничуть не удивилась.
    - Что же тут особенного? Я тоже в ребенке вижу всю его будущую жизнь. Мне понятно, кто будет добрым, а кто злым, кто начальником, а кто подчиненным, кто рыцарем, а кто хамом. В детях уже заложена вся его будущая жизнь. И чтобы увидеть ее, мне не нужна социальная психология.
    - А что нужно?
    - Не знаю, Вижу - и все. Я же женщина.
    "Как же тебе трудно жить с таким даром", подумал я.
    Вскоре я и сам стал замечать, что кое-что в поведении людей могу предвидеть. Прежде я видел только поступки и не задумывался над их последствиями. Теперь меня стали интересовать именно последствия. Грубое слово, сказанное ребенку, зазвучало для меня камнем, которым вооружают родители малыша против себя же. Сигарета в крашеных губах говорила мне о несчастных и больных детях, рюмка водки в руках парня о загубленной жизни и подзаборной смерти. Наверное, в моих опасениях было немало утрирования, доведения идеи до абсурда, но слишком часто я стал замечать, что беды людские начинаются с мелочей. Я загорелся желанием предостеречь хоть кого-то от грядущих несчастий, но вскоре заметил, что мои добрые советы часто принимаются в штыки. Люди не желали видеть страшное в сигарете или рюмке вина, не верили, что именно с ними может случиться плохое. С кем-то - да, но не с ними. Собственная дочь сказала мне:
    - Отец, ты не имеешь права говорить мне о будущем. Я хочу иметь право на свои ошибки.
    - Но разве жизнь будет менее интересной, если этих ошибок будет в жизни меньше?
    - Не знаю, но я не хочу слышать ни о чем плохом, что меня, возможно, ожидает.
    Мало нашлось охотников вести разговор о жизни. Пока дело касалось других, люди соглашались, кивали, поддакивали. Но как только беседа касалась лично собеседника, между нами вставал стена. Одни сердились, другие мои слова не принимали всерьез. Кто-то защищал свою неповторимость, у кого-то в глазах вставал суеверный страх. Находились и те, что соглашались со мной, но требовали конкретных рецептов, способных защитить их от будущих бед. Словом, разговора не получалось. Особенно нетерпимыми оказывались те, кто боялся касаться своего прошлого. За них было особенно горько. Я понимал, что жизнь заставляет людей хитрить, лгать, пресмыкаться. Человек не виноват, часто он вынужден на это идти ради ребенка. Но чаще - ради дешевых удовольствий или ничтожной выгоды. А совесть протестует, скребет. Тогда человек прячет ее как можно глубже и грузит сверху все новые и новые подлости. Попробуй, тронь за живое подобную личность! Тут же в лютые враги попадешь.
    Общий язык я находил лишь с теми, кому нечего было прятать - со Степаном, с женой или со случайным спутником в поезде.
    Постепенно охота читать мораль отпала, но наблюдательность осталась.
    Однажды в поликлинику, где я работал, пришел молодой парень. В то время я занимался парадонтозом, заболеванием, которым чаще страдают пожилые. Но Саша попал в мое кресло. Во время лечения я говорил не столько о его зубах, сколько о жизни. Это его удивило и он через несколько дней встретил меня после работы, чтобы задать некоторые вопросы. Потом он стал приходить чаще и я видел. что он ценит мое мнение. Но осенью его взяли в армию и два года я его не видел. Писем он почему-то не писал, но в день возвращения пришел ко мне в поликлинику. Это меня тронуло. Саша, как и прежде, стал приходить с волнующими его вопросами, а я, как мог, отвечал ему. Однажды он попросил меня представить его будущую жизнь. К тому времени я уже как-то представлял его характер и, чтобы защитить его от возможных ошибок, нарисовал ему совсем нерадостные перспективы. Я сказал, что он вероятно женится на женщине намного старше себя, возможно с ребенком, и уж точно с квартирой, что жить они будут без любви, что жена будет его содержать и эта волынка будет тянуться годами. Саша конечно возмутился, сказал, что никогда с ним такого не случится. Я был только рад его протесту.
    Прошло около двух лет, Саша женился. И что же?
    Женился на кассирше универмага, женщине на двенадцать лет старше себя, с ребенком. О любви там не было и речи, но Саше надо было одеться, в чем она ему активно помогала. Опытная кассирша была неплохим психологом, знала, кто не будет пересчитывать сдачу. Помогали и торговые связи. Вскоре Саша имел три костюма, несколько пар обуви и полный "джентльменский" набор мелочей.
    К тому времени в доме были уже постоянные скандалы. Ни уважения к жене, ни любви к ребенку Саша не испытывал. Гаденькая задача Саши была выполнена и супруги не раз кричали об этом. Кричали, но не разводились. Эта тоскливая семья скрипит уже шестнадцать лет.
    Саша старается не вспоминать мой прогноз, а я не знаю, как мне удалось угадать его жизнь столь точно.
    Подобные примеры стали повторяться. Я уже не рисковал предупреждать людей, прогнозировал про себя и наблюдал. Постепенно это вошло в привычку.
    Особенно отчетливо природа записывает судьбу на лицах молодых и стариков. От этого ощущения бывает даже тоскливо и стыдно, словно я являюсь невольным свидетелем чужих интимностей.
    Жить мне стало совсем не просто. Понимаю, что все счастливыми быть не могут - ни бытовые противоречия, ни кровавые драки на земле никогда не кончатся. Но как же жалко маленького, слепого человека! Как хочется ему помочь обрести счастье. Что же в этом неэтичного? Разве только одно - кажущаяся нескромность подобного желания.
    Но разве мы не желаем счастья своим близким? Разве мировая литература не занимается тем же самым? Разве не пытается она объяснить человеку причины его несчастий?
    Правда, от этого мало толку. Ни Шекспир, ни Толстой не сделали ни одного человека счастливым. Поманивший пальцем парень или улыбнувшаяся девушка посильнее любого Шекспира. Тут начинается свой театр - трагикомедия реальной жизни. В нем смех и слезы, ревность и примирения, боль и кровь - все смешано воедино. В безумной мешанине жизни советы со стороны - лишь помеха, от них отмахиваются. В постели читать Шекспира неинтересно, там лучше испытывать его страсти. А разбираться будем потом, когда придет старость. Если, конечно, хватит сил и ума. А если и не разберемся - ну, что ж? Пошумели, покуролесили. Работали, делали детей, растили внуков... Были ли счастливы? Кому как повезло.
    Увы, предсказание судьбы другим не избавляет от ошибок в собственной жизни. Главное, как к ним относиться. Именно в отношении заключено все - интерес к жизни или его отсутствие, радость или горе, счастье или несчастье.
    И мне кажется, что предсказывать судьбу ничуть не безнравственнее, чем варить обед, пилить дрова или лечить людей.
    А вдруг это все же кому-нибудь поможет?

4 мая 1992 г.


О судьбеО медицине

...

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

 

© Юрий Зверев, e-mail: zverev-art@narod.ru
Cоздание и сопровождение сайта: Тамара Анохина

Hosted by uCoz