| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

...
У черты отчуждения.

...продолжение...

    Здравствуй, Глеб!
Не скрою, я ждал твоего письма. Ждал не полгода, то есть с мая, а несколько больше - двадцать пять лет.
    И потому каждое слово в нем, каждая фраза для меня - символы, выражающие твою суть и суть наших прошлых отношений. Ты ответил весьма патетично, но как-то без обращения к прошлому. Я же к нему отношусь очень трепетно.
   "Два блока" моих опусов, которые тебе настолько не нужны, что ты предлагаешь отослать их обратно, предназначались именно тебе, ибо они написаны о нашей с тобой юности. Я писал их давно, когда еще не предполагал, что стану заниматься литературой всерьез. Тогда я не думал о художественной стороне дела, я лишь заново переживал наше детство и юность, по-новому осмысливая прошлое. Я писал их, полагая, что когда-нибудь прочитаю своей внучке, а потом они станут на полку семейного архива - и все, не более. Но неожиданно созрело твое шестидесятилетие. Вслушайся - шестидесятилетие! Много ли нам осталось жить? Не пора ли относиться к каждому дню, как к чуду? Не пора ли присмотреться к прошлому, чтобы понять настоящее? Не пора ли замедлить бег к достижению честолюбивых устремлений? "Может быть, такие мысли посещают и Глеба? - подумал я, - может быть его порадуют странички о том прекрасном времени, в котором царили наша дружба и детская свобода"? И я послал эти "блоки". Увы, я промазал.
    Этот промах может быть достаточен, чтобы убедиться в том, что наше общение бессмысленно, как попытка разъяснить глухому прелести музыки. Достаточен? Но я изменил бы себе, если бы перестал верить в лучшие начала человека.
    Что чище и прекраснее ощущений юности? Неужели наше восторженное откровение, мечты, наша дружба, выше которой для меня ничего не существовало, все это - дым, туман? Неужели все исчезло бесследно?
    Нет, не уверяйте меня мудрые идиоты, что бесполезно сражаться с мельницами. Если мы с тобой будем общаться, если встретимся, я буду лесть в твое творчество, критиковать его, возможно, вызывая твое раздражение, и требовать удовлетворяющих меня разъяснений.
    Они нужны не мне лично. Я общаюсь с молодыми, говорю об искусстве, а для этого хочу сам знать и чувствовать его. Думаю, что имею на это моральное право, ибо отдаю свое творчество на суд другим.
    Я полагаю, Глеб, что обидой на мое письмо (оно не сохранилось), письмо человека, который тебя любил, боготворил твое творчество, письмо, понятое тобою, как "вмешательство в чужую душу", ты в чем-то обеднил себя. Меня же обогатил - я узнал, испытал на себе цену человеческого предательства.
    Возможно, сейчас эти слова для тебя звучат наивно, но не потому, что ты стал мудрым, а потому, что жизнь воспитала в нас разные ценности. Для меня главное - чувства, для тебя ум. Тут уж ничего не поделаешь, каждый тянется к тому, чего ему не достает.
     "Ты прочел десяток-другой умных книжек, загрузился условными понятиями, почувствовал себя поводырем ближних своих", - пишешь ты.
    Ошибка, Глеб. Уже тогда, когда я написал тебе то "оскорбительное" письмо, я перестал читать "умные" книги. Меня уже тогда привлекала живая жизнь, внимание к душе человека. Я осмысливал и пытался вчувствоваться в понятие - нравственность. Не в общественную мораль, а в личную нравственность, пытаясь понять, как она соизмеряется с окружающим миром. Я впервые начал присматриваться к твоему творчеству, вчитывался по-новому в твои письма, написанные мне в армию, вспоминал твои слова, сказанные в юности.
    Ты не обратил внимания на то, что после демобилизации, глядя на твои рисунки, я обычно молчал. Я всматривался и твое творчество, искал в нем любовь к людям. Искал и не находил! Это меня убивало. Художник был и остается в моих глазах главной фигурой мира. Он создает новую реальность, обогащает жизнь. Я и сам, в конце концов, стал художником. Художник обязан любить человека, как я любил тебя. Этой любви в твоих работах не было.
    И я вспомнил одно твое письмо. Однажды в припадке откровенности ты признался, что люди тебе безразличны, даже собственная мать. ( Письмо это сохранилось). Я вспомнил твое любимое выражение: "Что ж, тем хуже для него". Все острее я ощущал в тебе человека с холодной душой.
    Я понимал, что долго щадить твое творчество, в котором не обнаружил гуманистического начала, я не смогу. Дело было не только в твоих формальных поисках. Расходились наши пути, обнаруживались разные ценности. Тут бы и попытаться поговорить, понять друг друга. Мое письмо и было такой попыткой. Но, куда там! Глеб уже считал себя гением и о своих работах говорил так: "Сегодня я написал новый шедевр". У меня хорошая память, Глеб.
   С детства ты не любил читать, я же упорно занимался искусствоведением. Однако меня ты считал неискушенным любителем, себя же - мэтром. В своем раздраженном ответе ты посоветовал мне заняться "делом" и навсегда оставить попытки проникнуть в тайны искусства, доступные лишь посвященным.
    Дело, как известно, у меня было, я готовился стать врачом. Но я не только изучал медицину. В публичке я рассматривал книги о Браке, Миро, Пикассо, читал искусствоведческую литературу, трижды пытался поступить в Академию художеств. Когда стал писать маслом, перечитал массу литературы по технике и технологии живописи.
    Дилетантизма я никогда не боялся. Дягилев тоже был дилетантом, но сколько сумел сделать для русского искусства! А Римский-Корсаков, Кюи... Не хочется приводить банальные примеры. Консультантом Театрального музея в Ленинграде был в течение двадцати пяти лет врач. Если он и был дилетантом, то, согласись, весьма широкого профиля. Кроме того, есть профессии, сутью которых является дилетантизм - журналистика, например. Мне же посчастливилось принимать участие в создании музея-квартиры Ф.И. Шаляпина, делать макет квартиры П.Н. Филонова, так что своего дилетантизма я не стыжусь.
     Извини, отвлекся от нашей темы.
    Итак, ты пишешь о радости. Человеку ее всегда не хватает, Шиллер и Бетховен прославили это чувство. Но как оно проявляется в твоих работах? Мне это хотелось бы знать. Ты что, у мольберта песни поешь? Вряд ли зрители радуются, глядя на твою "Обнаженную в гамаке".
    "Движение к радости и в радости - не риторика..." - пишешь ты. А что же? Объясни.
    В творчестве я осмысливаю жизнь как трагедию. Трагедия во всем - в первой любви, в замужестве, даже если оно удачное, в воспитании детей, в смерти. И это вовсе не мрачное видение жизни, а результат долгих раздумий и обобщений. Без этого мне как литератору грош цена. Ты же понял рассказы о бабке Юлечке и об отце, хотя, как я понимаю, читал их, поверхностно - отец погиб совсем не на реке.
    Некоторыми фразами, Глеб, ты меня ошарашиваешь. Например, не могу представить себе, чтобы я "не успел прочесть до конца" написанную тобой книжку. Кстати, еще до нашей размолвки ты однажды сказал: "Надо писать книгу". Пишешь ли ты ее? О чем? Ставишь ли ты сверхзадачу в живописи? Из твоего письма я этого не почувствовал. Оно похоже на китайский цитатник, даже если ты цитируешь Пушкина. О требовательности художника к себе о пренебрежении "любовию народной", о творческой честности знаю не понаслышке. Сам стараюсь так работать. Но в твоем письме не капли сомнения, оно занудно вещает, являя явное противоречие тому, что ты утверждаешь. В письме нет "доброжелательства, мира и освобождения", а есть только "поверь и присмотрись". Поверить ничему не могу, присматриваюсь внимательно. Вот, например, к чему: "Позиция художника всегда остается честна, работа качественна, технологически совершенна, и, наконец, талантлива". Последнее слово встречается в твоем письме неоднократно.
    Это идеальная картинка, так способны работать немногие. Так работал Филонов. Он, действительно не дорожил "любовию народной". Но ты не таков. Твоя подборка каталогов, как и текст письма, говорит о честолюбии, о том, что ты не мог бы обойтись без "пресловутых" искусствоведов, что общественное мнение тебе не безразлично. Это даже не плохо, но не надо лицемерить. Относительно собственной талантливости скажу: чтобы в ней убедиться, нужно для начала умереть. При жизни же художнику необходимы вечные сомнения, поиск и скромность. Боюсь, что этого и тебе, и мне не хватает. Почему? Потому, что росли закомплексованными дураками, как и все советские люди, а чуть обрели какую-то уверенность, тут же стали чугунными консерваторами, и оба вещаем - я, пытаясь отстоять сомнительные принципы, ты - из самодовольства. "До сих пор моего дарования хватало для многих..."
    "Мне даже нравятся его работы, - сказала жена, - но, к сожалению, все это уже было".
    Она, конечно, не ведает твоей кухни, но оценила результат.
    Глеб, тебе не нравится то, что пишу? А, между тем, мое письмо насквозь доброжелательно. Я сам хотел бы получить нечто подобное. Честное слово, если бы мне сказали, что я дурак, я умолял бы объяснить - в чем и почему? И был бы благодарен за объяснения. "Я ученик и ищу учителей" писал Петр Первый. Я тоже их ищу, но пока встретил лишь трех. Кроме того, я всегда ищу людей, способных выдержать творческий "мордобой".
    Ты пишешь: "с одаренными людьми бесконечно интереснее, главное, они меня понимают". Эта фраза - шедевр завышенного самомнения. Стоит подумать, не тех ли ты считаешь одаренными, кто восхищенно разевает рот, глядя на твои формалистические (я сужу по иллюстрациям в буклетах) опусы? Не они ли тебя "понимают"?
    Я стараюсь общаться с теми, с кем трудно, потому что сам хочу их понять.
    Итак, какое же впечатление оставляет твое послание?
    Ты, увы, как и я, наверное, не изменился. И с чего бы? Реальных сложностей в жизни ты не ведаешь, ни люди, ни политика тебя не интересуют, живешь в свое творческое, эгоистическое удовольствие. Ты "сообразил, что культура возникает как результат устремления к единству". Выходит, плохо мы к нему устремляемся, если культуры в нас не прибавилось. Нет подлинной заинтересованности в творчестве друг друга. Споры по поводу искусства интересны, но все же это лишь "игра ума". Меня интересует живая жизнь, человек, маленький герой всех времен, вечно обманутый и оплеванный, ничем от Бога не одаренный. Ты, художник, объясни мне его, простого обывателя, который несет на плечах все тяжести жизни - работает за гроши, идет воевать, не зная за что, и, в конце концов, безропотно умирает. О героях писать легко, как и болтать об искусстве. А ведь в нем, в сером, истоки всего - и героизма, и культуры, и высокого искусства. Он и сам об этом не знает, но я хочу все это разглядеть. Шукшин, например, только этим и занимался и у него неплохо получалось.
    Известно, что искусство есть отражение жизни. Я люблю искусство, предан ему, но все же меня больше интересует не зеркало, а объект. Иначе, какая радость от меня тем, кто захочет меня послушать? У меня одна жизнь. Глупо отдавать ее на съедение эгоизму, хотя бы и творческому. В близких - моя любовь, для них я пишу. Один талантливый режиссер говорил, что создает свои фильмы для жены, но их почему-то смотрят миллионы. А для кого пишешь ты, Глеб? Где твоя любовь?
    Все мы не безгрешны. Мне тоже приятно, когда меня печатают, смотрят мои живописные работы, но в гонке за известностью я никогда не участвовал. Ты же, мне кажется, все время внутренне за этим бежишь, а потому не нашел пока своей темы.
    Как видишь, Глеб, со мной трудно разговаривать. Однажды ты не выдержал, отрезал: "дискуссии не будет". И что от этого выиграл? А друга потерял.
     Допускаю, что дискуссии не будет и сейчас, но теперь от твоих слов я не брошусь в слезах по лестнице старого дома, как бывало в юности. Тогда я еще не был готов к предательству лучшего человеческого чувства - дружбы. Похоже, что ты остался слепым и глухим, если видишь в цветах нашей юности лишь "сырой материал". Глеб, все теперешнее от ума, юность же - от сердца. Но, кажется, на этом языке ты говорить не научился.
    Высоким "штилем" ты вещаешь: "Художник - явление многогранное, он обязан быть образован, ибо невежество бесплодно". По всему видно, что с образованием у тебя все в порядке. Или: "Изменение мира идет постоянно и постоянно требует целеустремленной работы духа". Мне больше нравится, Глеб, когда работает душа. Заклинания о духе давно надоели.
    Когда я читаю о "Реке времени", об алгоритме, о "гуле таланта" - так и хочется процитировать из Вяткина: "Незачем тебе размышлять об ураганах и пылинках, займись лучше делом".
    Чванлив ты, братец, и людей дураками считаешь. Или "дилетантами". Похоже, что ты много лет не выглядывал из-за привычного забора.
    Ты художник, тебе уже за шестьдесят. Где твоя КАРТИНА? "А твоя?" - можешь спросить ты. Моя уже написана - это недочитанная тобой книга и еще три других. Есть у меня и главная тема - и в жизни, и в литературе. Она проверена двадцатью годами работы.
    "Самое сложное, самое интересное впереди" пишешь ты. Согласен, и сложного, и интересного будет еще немало, но прежнего накала уже не будет. И причина простая - стареем.
    Все, даже творческие люди, живут очень похоже. Истины, которые каждый из нас открывает, тоже сходные. Только один делает это раньше, другой позже.
    "Познание мироздания на собственных ошибках - абсолютное условие настоящего роста души". Мне больше нравятся слова Наполеона: "Я не такой дурак, чтобы учиться на своих ошибках. Я учусь на ошибках других". На мой взгляд, личного опыта творческому человеку мало. Мы не мудрые люди, хотя и пишем друг другу менторские письма. С детства мы жили в стране дураков. Нас не научили сопоставлять прошлое с настоящим. Поэтому слова о необходимости осмысливать накапливающиеся изменения в области искусства остаются для меня лишь декларацией. Впитав все направления двадцатого века, ты ушел дальше?
     Прости, Глеб, но по твоим работам я этого не вижу. ( Чувствую, что опять написал убийственную фразу, вполне достаточную теперь уже для вечного расставания).
    Допускаю, что ты пишешь сложнее, чем прежде, по колориту, совершенствуешься технически. Но по темам, по мысли двадцать пять лет назад ты писал точно также. У тебя кругом технический анализ, а будет ли мировоззренческий синтез? Где выводы жизни? Для людей, опирающихся лишь на собственный опыт, характерна фрагментарность мышления.
    Мне кажется, ты зациклился на своем профессионализме.Каждый из нас в своем деле профессионал, ну, и что же? В цирке медведей учат в футбол играть, чем тут гордиться?
    Если бы я не прошагал в живописи от нуля до исполнения копии репинских "Запорожцев", я не мог бы тебе возражать. Но мне заказали ее писать в Париже, где собственных художников, в том числе и русских, хоть пруд пруди. К тому же писал в подлинный размер, два с половиной на три метра. Так что, надеюсь, в работе друг друга мы кое-что соображаем.
     Ну, ладно. В твоем письме я изрядно "половил блох". А почему бы и нет? Обидой двадцати лет я заслужил потоптаться на твоих костях. Дай Бог, чтобы они выдержали. Тогда, возможно, встретимся и поговорим искренне и радостно. Словом "осуществим главную ось, на которой держится развитие". А если нет... Что ж, нам по шестьдесят, мы прекрасно проживем и умрем друг без друга. Но ведь было же... Было детство, была школа, велосипед, музыка, были часы святых душевных откровений. Я искренне хочу простить человека, плюнувшего в этот колодец. Это не легко сделать, но я стараюсь.
    Будь здоров.
    Юрий.

***

    Остыв и подумав, я не отправил Глебу это письмо. Оно могло привести к новому разрыву, а во мне жила надежда снова обрести потерянного друга. Поэтому я, как обещал жене, написал и отправил другое.

***

    Здравствуй, Глеб!
    Спасибо за письмо, постараюсь ответить без суеты.
     Хочу поздравить тебя с тридцатилетием творческой деятельности. По-видимому, сделано немало, сожалею, что пока могу судить о твоих работах только по репродукциям.
    Комментарии к тем старым письмам понадобились потому, что я человек пишущий, привык события композиционно выстраивать. Относительно безапелляционного вмешательства в чужую душу, думаю, ты тогда перегнул. Относиться к твоему творчеству пристрастно позволяли мне дружеские чувства. В те годы под влиянием встречи с человеком удивительной души во мне шел бурный процесс пересмотра всех взглядов, происходило, прямо-таки ,нравственное перевоплощение. Все вокруг я мерил с позиций гуманизма, доброты и сердечности. В твоих же работах я видел лишь сухой, формальный поиск. Душа моя протестовала; я полагал, что имею право на откровенное выражение своих взглядов. Я не понимал, что художник "рождает", и, как мать, своих детей не может дать в обиду. Позже я с этим явлением сталкивался неоднократно, но понимать стал, когда сам всерьез взялся за кисть. Тогда же начал писать и пером, не придавая серьезного значения своим опусам. О нравственных проблемах я говорил многословно и путано, понимали меня только близкие.
    Ты пишешь: "Конечно, все высокое, чего коснется человек, он несет людям как радость и мир собственной звенящей любви". Такая форма изложения может взволновать лишь единомышленника, непосвященный ее не примет. Я понимаю, что вторгаться в чужой мир не следует, но мне кажется, скорее из этических соображений, чем из опасения непоправимых последствий. Изменить судьбу, которая начинается с генетического кода, строится на воспитании и опыте человека, не так-то просто. Кроме того, познание мироздания на собственных ошибках не всегда условие для роста души. Чаще оно источник комплексов, внутреннего угнетения, тайных и явных пороков. Так что на этот счет могут быть разные мнения.
    Согласен с тем, что, "тот, кто входит в дом, неся раздражение, всегда не прав". Но, с другой стороны, раздражение - двигатель жизни, оно приводит к спору, к развитию. Все зависит от формы спора и личности спорящих.
    Мысль о высоком назначении радости принимаю. Правда, на этот пьедестал я ставлю гармонию, согласие с собственной совестью, но, может быть, это одно и тоже. Где гармония, там и радость, там рождается искусство, хотя гармония нередко сочетается и с трагическим восприятием мира. Счастье и горе, любовь и смерть - не связываются ли они в одну цепочку? Более того, не одно ли это целое? Старики это хорошо понимают.
   Твои соображения о возникновении и месте культуры в жизни, по-видимому, итог многолетних размышлений. Сколько я видел художников, которым и в голову не приходит об этом подумать. Ты скажешь, что в высоком смысле они не художники. Однако их это не волнует, они знают, что современники в их опусах все равно не разберутся. И это верно - чтобы при жизни распознать талант, нужно самому быть где-то на его уровне, как было с друзьями Пушкина. Но много ли таких? Поэтому хочется быть всегда в поиске.
     "Художник ощущает колоссальную потребность творить, его зовет, его зовет гул таланта. Он не думает, что нужно людям, что от него ожидают. Он работает по высшей своей планке". Это я знаю, понял, когда стал писать сам.
    Надобности нет автору до социального сознания достучаться. Художники относят подобную ограниченность к неразвитости вкуса". Обвинения друг друга в безвкусице не вчера начались, этим страдали еще Микельанджелло с Рафаэлем. Я видел талантливых художников, презирающих друг друга.
    Поистине, лучше о вкусах не спорить.
    Понимаю, что честолюбие - побуждающий стимул. Если Пикассо критическими статьями не интересовался, так это был Пикассо. Кроме того, так ли это - неизвестно. Мы склонны верить в сказки. Пренебрежительно отзываться о Чернышевском я бы поостерегся, как и о Герцене, Белинском, Писареве. Они были не глупее нас.
    Если у тебя есть ученики, последователи и подражатели, прими мои поздравления.
    Будь здоров.
    Юрий.

***

    Глеб! Ты молчишь около трех месяцев. Недавно я написал тебе горячее послание, в котором изложил излил обиду, накопившуюся за целую жизнь. Написал, но посылать раздумал. Когда мы уходим от бытовых тем и начинаем говорить на своем, личностном языке мы перестаем понимать друг друга. Получается Вавилонская башня, которую достроить невозможно, поэтому каждый строит свою в одиночку. Если есть рядом некто, понимающий твой язык, считай, что тебе необыкновенно повезло. Если хочешь что-то понять, сам вникай в его речь. Я был всегда настроен на встречу с родственной душой и мне повезло. В моей жизни после нашего расставания было три верных друга. Один погиб, о другом, человеке необыкновенной судьбы, я пишу книгу, третий - моя жена.
    В юности родственной душой для меня был ты. Я полагал, что мы проживем долгую творческую жизнь в спорах о прекрасном, то - есть в постоянном духовном росте. Собственно, моя жизнь так и прошла - в горячих спорах об искусстве, политике, нравственности. Это был страстный поиск смысла жизни, подлинных ее ценностей. Это были не абстрактные рассуждения - перед нами разворачивалась панорама жизни трех поколений одной семьи. Мы с другом спорили и устно, и на бумаге. Неожиданно оказалось, что мы тридцать лет писали повесть о нашем времени, о том, что сделала советская власть с человеком. Наши споры дали весомый результат - материал для большой книги. Мои рассказы написаны попутно этой теме, главные силы всегда были заняты "книгой", о которой всерьез мы и не думали. Сейчас у меня есть огромная работа, на которую может и не хватить времени.
    Я пишу тебе об этом затем, чтобы сказать, что на бессмысленные отношения времени нет. Да, я ищу в тебе "родственную" душу и предлагаю говорить главное, не боясь обидеть. Иначе не будет движения вперед. "Разве мы могли бы написать что-либо путное, если бы тридцать лет говорили друг другу комплименты?" - говорил мой друг. Понимаю, что добиться уважения чужого мнения в творческих делах не легко, но я всегда к этому готов, иначе невозможно выглянуть из-за привычного "забора". Когда со мной это случалось, я ощущал счастливое состояние, ибо прошлые представления вдруг оказывались лишь частные случаем от новых, более широких представлений.
     Я не знаю, как и чем, ты сейчас живешь, не знаю, интересно ли тебе мое предложение? От нашего общения я жду взаимной пользы, углубления представлений о жизни, возрождения прежней дружбы. Знаю, что в нашем возрасте новые встречи редко приводят к таким результатам, но надежды терять не следует.
    Знаю, как ты ценишь встречи с талантливыми людьми. На своем веку я видел немало и талантливых мерзавцев. Принципы, побуждающие к творчеству, далеко не всегда связаны с лучшими началами в человеке. Для примера приведу стихи одной поэтессы, редактора детского журнала:

Моя болезнь неизлечима,
Я влюблена в себя одну!
Во мне страстей и чувств пучина
И я сама в них утону.
В нее не позову с собою
Друзей не этих и не тех.
Я для других немного стою,
Но для себя я стою всех!

    Оголился человек, а голые не только не интересны, но и часто противны. Она умеет стихами выразить чувства, но какие они... Каждым словом, интонацией, жестом, не говоря о стихах, человек выражает себя - только умей читать. Это чтение субъективно, но его достаточно, чтобы заработало воображение.
    "Фиксирую хронологию, чтобы не морочить головы искусствоведам"- пишешь ты. Можно подумать, Глеб, что они ходят толпами и ждут твоей смерти, чтобы наброситься на твои "шедевры". Ишь, ты, Модильяни какой!
    Писал ли я тебе, что двадцать лет дружил с Евдокией Николаевной Глебовой, сестрой Павла Николаевича Филонова. Я и памятник ему устанавливал на Серафимовском кладбище.
    Умерла Евдокия Николаевна в Доме ветеранов сцены.
    Итак, что может ждать нас впереди? Творческий разбор нашей живописи и литературы.
    Что может этому помешать? Возраст, сформированные характеры, самолюбие и, как итог, угасание интереса друг к другу. Надеюсь, последнего не произойдет.
    А еще хотелось бы прокатиться вместе на велосипедах по Италии. Ты не забыл наши юношеские походы?
    Всего доброго, Юрий.
    7 января 1995 г.

...


...

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

 

© Юрий Зверев, e-mail: zverev-art@narod.ru
Cоздание и сопровождение сайта: Тамара Анохина

Hosted by uCoz