С листа писчей бумаги на меня смотрело знакомое лицо.
Это была она и одновременно не она. Я видел немало репродукций с ее
портрета, но такого сухого, мертвого изображения прежде не встречал.
Я вгляделся в лист и понял, что портрет написан... машиной.
Это была Джоконда. Женщина, ставшая символом мудрой красоты.
Гений избрал ее в возлюбленные и оставил людям загадку ее власти над
нами. Сотни лет мы тщетно стараемся разгадать ее сущность, но она
же понимает все. Ей, как Мадонне, известны стези человечества.
Все вечное, перетекающее из поколения в поколение, подвластно ее уму.
Она словно парит над потоком жизни, в котором люди беспомощно кувыркаются
вместе с их молодостью и надеждами. Она - сама Природа. Она прекрасна
и бесстрастна. В сдержанности своей добра и равнодушна. Она - клубок
противоречий. Добро вечно сражается со злом в ее таинственной полуулыбке.
Она отвергает и утешает одновременно. Она погибла бы от страшного
одиночества, если бы на свет не появился гений. Он приблизился к ней
и написал ее портрет. Он писал его не только кистью. Он писал его
напряжением инженерной мысли, поэтической страстностью, гуманизмом
высокого Возрождения.
Писал всю жизнь. Сначала готовился встретить такую женщину, потом
повстречал, полюбил, захотел донести до потомков ее лицо. В портрет
Джоконды он вложил мировоззрение великой эпохи с ее надеждами и верой
в грядущее счастье.
На старости лет он не расставался с портретом. Когда преклонный возраст
и изгнание не оставили ему достойных собеседников, лишь ее портрет
разделял его мысли. Монна Лиза отвечала на вопросы гения, потому,
что, создавая портрет, художник превзошел себя.
Природа создала Леонардо, чтобы он сумел осмыслить и передать людям
законы всеобщей вечной красоты. Он исполнил свой долг.
На белом листе узнавалось ее лицо. Были глаза, было подобие улыбки,
но почему-то эти черты были сухи и механистичны. Портрет прекрасной
женщины поручили скопировать компьютеру. Машина сухо проанализировала
светосилу красок на полотне и выстучала результат.
То, что осталось от прекрасного лица и таинственной улыбки, было набито
с помощью крестов, нолей и точек. Ничего человеческого в лице не осталось.
В конце прошлого века один художник, желая эпатировать сытых буржуа,
пририсовал Монне Лизе усики. Он достиг желаемого, скандал был на славу.
Эмоции всех оттенков, от добродушного смеха до гражданственного пафоса
потрясали страницы парижских газет. Но скандал - это живая жизнь.
Здесь же - никаких эмоций. Автоматика перевела творческий язык на
механический код, "поверила гармонию алгеброй". Мертвая
машина выбросила душу гениального творения и оголила нам сухой скелет.
Я смотрел на схему того, что было живой красотой, и думал, что пришло
время, когда безликие крестики-нолики бессчетно множатся и победоносно
шествуют по свету. Глянул, приобщился и дуй дальше.
Куда? Можно в бар, можно на дискотеку. "Какие еще вечные проблемы?
Какие слезы, какая беда? Денег нет - вот беда. Девочку в ресторан
сводить не на что. Ну, пока. Сегодня по телику крутой детектив..."
Что поделаешь? Таков век. Из "Войны и мира" делают краткий
пересказ, дабы обыватель мог постичь великое с минимальными затратами.
Души людей пустеют, становятся нечувствительными к уколам совести.
Люди не желают ничего углублять, телевизор заменил книгу, друзей и
собственное мышление.
"Куда ж нам плыть...?"
