.
| рассказы | эссе | повести | стихи | роман | разное | живопись |

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

Рассказы.

ПАЛАТА № 4

    В детстве у меня был друг Генка. Мне было десять, ему восемнадцать. Я пока только раз побывал в милиции, а Генка уже трижды отсидел за кражи.
    Мы подружились, потому что в тюрьме он писал стихи. Я не только их слушал, но даже переписал в толстую тетрадь. Стихи были плохие, вроде:

Торжествуй, родная, я свободен,
Равноправен с каждым навсегда,
И шагаю со своим народом
По дорогам бурного труда.

    Работать Генка, конечно, не собирался, но в его стихах для меня была романтическая изюминка - они были написаны в тюрьме.
    Потом Генка сгинул, а тетрадка пропала.
    Теперь пишу я. Стараюсь писать хорошо, но не всегда получается. Некоторые мои рассказы, к примеру, этот, просто не стоит читать.
    Единственная его особенность - он написан на койке. Не на тюремной, а на больничной. Автор после операции не мог мочиться нормально, поэтому мочился словами. Рассказ годен, разве что, для напуганных аденомой мужчин. Остальным, честное слово, читать его не стоит.


    Итак, городская больница, урологическое отделение. Заведующий отделением Александр Николаевич - высокий, стройный, с умным взглядом, человек. У меня он вызывает доверие.
    Отделение обычное, палаты по пять-шесть человек. Белье, слава Богу, есть, кормят сносно. Однообразные больничные коридоры оживляют цветы в горшках и двери, отделанные "под дуб". В кабинете заведующего над рабочим столом висит картина - дар одного из больных.
    Похоже, что сюда можно ложиться на операцию. И я ложусь. Меня, то ли случайно, то ли из-за моего писательского билета, помещают в отдельную палату. Я млею от благодарности. Тут можно без помех поработать и жене будет легче ухаживать за мной. В благодарность обещаю провести с больными отделения творческую встречу.
    В моей палате голые стены, стол и два разбитых стула. Вид голых больничных стен, как и тюремных, угнетает, а потому во всех западных клиниках пейзаж в раме или гравюра под стеклом обязательны. Ну, ладно - у них денег больше, а у нас специалисты лучше - это всему миру известно.
    Так что наперед, Степаныч, нечего тебе уподобляться тем, кто годами прячется от операции и сюда попадает только по "Скорой". Их, кстати, большинство.
    Они с унылым видом бродят по коридорам с пластиковыми пакетами в руках. В пакетах - моча. Она течет по шлангу из продырявленного мочевого пузыря. Эта дырка считается первым этапом операции по удалению аденомы. Обычно мужики долгие годы не обращают внимания на затруднения с la petit, скрывают это от жен, тем более от любовниц, но в одно прекрасное время все заканчивается полным запиранием выхода мочи, дикими болями и этой дыркой в животе. Освобожденный от страшных болей человек через семь дней отправляется домой с рекомендацией через два-три месяца прийти на плановую операцию по устранению причины, но возвращаются далеко не все. Большинство таких больных - пожилые пенсионеры с кучей сопутствующих болезней. Одним из-за этого делать операцию уже нельзя, другие не решаются сами. Народ мы, как известно, испитой и прокуренный, а, значит, безалаберный. Так люди и доживают с привязанным к поясу пакетом, а поэтому я пришел оперироваться заранее.
    Пришел в среду, операцию назначили на следующий вторник. За эти дни врачи с помощью анализов должны были получить полную картину моего, довольно спортивного, организма. Операция была рутинной и не вызывала беспокойства ни у персонала, ни у меня.
    На субботу и воскресенье я ушел домой и на радостях, что все так удачно складывается, за эти дни успел написать большой кавголовский пейзаж. Утром в понедельник я был в своей палате. В этот день мне предстояло провести встречу с больными отделения, которую я обещал заведующему.
    На ночь я впервые за шестьдесят лет, то есть со времен золотого детства, честно выпил полстакана касторки. Словом, к утру вторника я был чист и девственен, как ангел. Таким я и улегся на каталку - голеньким и свободным не только от одежды, но даже от обручального кольца. Два "архангела" в белых халатах торжественно прокатили меня по коридору отделения в операционный блок.
    Я лежал в святая святых и чувствовал себя счастливым, потому что совершенно не волновался. В операционной играла бравурная музыка. Это меня несколько удивило. Прежде в операционных царила сосредоточенная тишина. Впрочем, почему бы и нет, если музыка не мешает делу.
    Надо мной склонилась красивая женщина:
    - Юрий Степанович, - сказала она, - вы предпочитаете общение или сон?
    Мог ли я выбрать сон, когда ко мне обратилась женщина с такими внимательными глазами.
    - Вы, кажется, врач?
    - Бывший, к сожалению.
    - Но зато теперь пишете?
    - Пишу.
    - О чем же?
    - О жизни.
    - Очень интересно. Однако вот уже и Александр Николаевич пришел. Нам пора начинать. Прилягте на бок, выгните спину.
    Я повиновался. По моей спине забегали чуткие пальцы.
    - Сейчас будет небольшой укольчик. Не беспокойтесь, доктор, мы работаем в нижнем отделе спинного мозга и на вашу умственную деятельность это не повлияет.
    - Спасибо.
    То, что я почувствовал, было вполне терпимо.
    - Вот и все.
    Я лежал и улыбался. Все шло по плану. Подошел хирург.
    - Начнем, пожалуй.
    По другую от него сторону склонились несколько голов - его ассистент и студенты. Передо мной повесили салфетку и священнодействие началось.
    Позвякивали инструменты, Александр Николаевич что-то негромко говорил студентам, а я беседовал с анестезиологом. Чувствовал себя, как дома.
    - Наталия Петровна, - я услышал слегка обеспокоенный голос хирурга, - добавьте больному снотворного, пусть отдохнет.
    Последнее, что я запомнил, было кряхтение за занавеской. Затем сладкий сон овладел моим существом.
    Из операционной, как я потом узнал, привезли меня не через сорок минут, как ожидалось, а через два с половиной часа. Первое, что я увидел, было расплывчатое лицо жены. Я почувствовал на лбу ее теплую руку. Затем понял, что меня трясет. Трясет так, словно я качусь по булыжной мостовой. Я знал - так всегда организм выходит из наркоза.
    - Сколько времени? - Попытался проговорить я высохшим ртом.
    Жена, поняв, что я не только открыл глаза, но и заговорил, радостно ответила:
    - Вечер, дорогой, восемь часов. Смочить тебе губы?
    "Боже, значит, она с утра сидит надо мной", - подумал я и снова провалился в сон.

    Запись жены.
    "22 февраля 2000 года.
    В два часа из операционной привезли Юру. Он очень бледен.
    Медсестра установила на стойку трехлитровую банку с фурациллином, подключила шланги. Через катетер, торчащий из его живота, жидкость втекает, через нижний, вставленный в писю, она вытекает, но уже окрашенная кровью, почти черная. Видеть это нелегко.
    К вечеру он стал беспокойным. Я бегала за врачом, но он сказал, что так и должно быть. Юра просит вынуть катетер, чтобы дать ему возможность пописать. Ввели наркотик, чтобы успокоить позывы. Мне поручили следить за банкой с фурациллином. Температура у него 35 градусов. К вене правой руки подключили капельницы. Всю ночь я слежу, чтобы не прервался процесс.

    Утро, 23 февраля.
    Мужчины принесли мне кушетку, и под утро я смогла прилечь. К середине дня через человека протекло тридцать пять литров жидкости.
    Пришел зав. отделения и сказал, что операция преподнесла ему сюрприз. Какой же? Я в тревоге".

    Продолжение рассказа.
    В середине дня я уже мог соображать. Палата моя преобразилась. На одной стене висела репродукция с картины Мурильо, у раковины красовался пейзаж, а со стены над постелью улыбалась любимая внучка.
    Рядом хлопотала жена. Душа моя возвращалась в мир в том же умиротворении, в каком на время покидала его. Главное было позади, жизнь продолжалась. Правда, с этой, несколько новой жизнью, меня соединяли прозрачные шланги. С обеих сторон надо мной нависали банки и бутылки, из которых в вену капала прозрачная влага, а куда-то в живот золотистая жидкость. Я был легким, как воздушный шарик. Сил не было.
    "Хорошо, - подумал я, - и на душе спокойно". После ставших привычными нескончаемых забот и тревог находиться в состоянии забытого блаженного детства, было редким наслаждением.
    Так прошло три дня. Заходили врачи, спрашивали о жалобах - их не было. Заходила побеседовать красивая анестезиолог. Медсестры меняли капельницы, жена заливала в банку промывающий мою плоть фурациллин. Я начал размышлять.
    "Почему так затянулась операция? Почему во время перевязок возятся с моей небритой (все остальное было тщательно выбрито) промежностью? Почему врачи мне ничего толком не объясняют?"
    С институтских времен меня интересовала физиология. Я пытался понять работу организма, не испытывая священного трепета перед его сложностью. Тайну я оставлял только нашему божьему происхождению. "На что же наткнулся Александр Николаевич? Что было не предусмотрено?"
    Постепенно, вспоминая тонкости анатомии этого отдела, по словечку выуживая информацию от врачей, я стал понимать общую картину.
    Хирург наткнулся на сужение уретры. Я, старый велотурист, не раз имел травмы промежности. Видимо, однажды кровоизлияние в стенку уретры не рассосалось, как обычно бывает (вспомните синяк под глазом), а осумковалось и вокруг уретры стал откладываться кальций. Образовалось твёрдое кольцо, которое постепенно сужалось. Это и давало все признаки аденомы. Поставить правильный в этом случае почти невозможно.
    Я представил себе, как Александр Николаевич отчаянно проталкивает катетер, а тот не лезет. Он требует дать другой, третий, затем старинный, металлический... Через "каменное" кольцо не проходит ни один.
    Если бы я не спал, от одних этих усилий можно было бы отдать Богу душу. Отправить меня на дообследование было невозможно - живот был уже располосован. Потел хирург, растерянно моргали студенты. Нужно было как-то выходить из положения. Оставалось одно - иссечь суженный участок. Но это уже вторая и, куда более сложная, операция. Сшивать сосуды в организме не просто, для этого существует специальный инструментарий. Был ли он под рукой? Сшить уретру можно только на катетере, а доступ к ней сложный - через промежность. Опасность была ещё и в том, что рассечённая уретра может не срастись - рана постоянно разъедается мочой.
    "Что делать? Решаться? И зачем я только с этим дураком связался? - думал хирург. - Ему, как автомобилю, профилактика, видите ли, была нужна. А если предстоит переливание? Из него и так уже много крови вытекло. Ну, блин, вляпался!"
    Однако надо было что-то делать. Студенты ждали решения учителя. И он решился. Тут уж было не до бритья промежности.
    Что было дальше, я не знаю. Теперь же, когда я пришёл в себя, все зависело только от меня. На четвертый день я попробовал встать. Внимательно следя за трубками, я спустил ноги с кровати и попытался выпрямиться. Жена, как и всегда в жизни, была моей опорой. Я повисел на её плече с полминуты и опустился на кровать. Устал так, словно неделю катал камни в гору. Но это было уже кое-что.
    Ночью после ежевечернего обезболивающего укола я досматривал последний сон. Мне снилось, что я стою в кустах сирени и сладко писаю. Я открыл глаза, попробовал повернуться с бока на спину, и в этот момент где-то внутри меня взорвалась граната. Удар боли был таким, словно мой кишечник лопнул, и газы выдавили глаза из орбит. Меня подбросило из постели и я повис на стальной перекладине, висящей над кроватью. Чужой, звериный рык вырвался из перекошенного рта.
    Жена бросилась за дежурным врачом.
    - Доктор, мужу плохо!
    Когда пришел врач, около меня уже хлопотала сестра. Она держала в руках небольшой шприц и пыталась им высосать что-то из нижнего катетера. Резиновая трубка была в пять раз шире носика шприца. Изо всех сил она пыталась обжать пальцами резину, чтобы не засасывался воздух. Наконец, в шприце появились сгустки крови, забившие просвет трубки. Сначала потекла жидкая кровь, затем окрашенный ею фурациллин.
    - Ну, вот и всё, - сказала сестра, поднимаясь с колен.
    Меня ещё трясло. Мокрая рубашка прилипла к телу, во рту была пустыня Сахара. Песок заменяла сколотая эмаль зубов.
    - Доктор, а если это повторится? - глаза жены смотрели умоляюще.
    - Вызывайте сестру. Да, вы и сами можете отсасывать сгустки и слизь, шприц мы вам оставляем.
    И скорая помощь скрылась за дверью.
    - Как это - сама? - Изумилась жена.
    - Не волнуйся, разберемся, - я попытался ее успокоить.
    Когда дрожь прошла, я взял в руки шприц. Не по каким параметрам к резиновой трубке он не подходил. "Может быть, это недоразумение?" - подумал я и тут же вспомнил, что в нашей домашней аптечке, (а мама была врач), всегда лежал большой стеклянный шприц. Помнится, он даже имел фамилию - Жанэ.
    - Утром попросим другой шприц и приспособимся.
    Остаток ночи прошел спокойно, но утром сгустки снова забили проход, и сестра опять возилась с той же игрушкой.
    - Что за безобразие? - возмущался я. - Где у вас урологические шприцы?
    - Это, доктор, бьющийся материал, сами знаете.
    - Да ведь этим работать нельзя!
    - А мы приспособились.
    - Ну, знаете...
    С дежурным врачом я, конечно, прежде всего заговорил о шприцах.
    - Нету. Нас плохо снабжают, а стеклянный шприц нынче четыреста рублей стоит.
    - Но ведь это все равно, что зуб сахарными щипцами удалять.
    - Верно, доктор, а что делать?
    Этот день я никогда не забуду. Внутри израненного пузыря, разрушенной уретры и вырванных мощными пальцами аденом слущивались кровавые пленки. Они закрывали узкий просвет катетера, и моментально растущее давление жидкости из трехлитровой банки бросало меня в пот. "Что же будет дальше?" - думал я в отчаянии. Голова лихорадочно работала и, наконец, выдала первую идею.
    - Дай-ка мне липкий пластырь.
    Я туго намотал на носик негодного шприца несколько слоев с тем расчетом, чтобы он плотно входил в трубку. Очередной приступ мы сумели погасить. Правда, у жены тряслись руки и дрожала душа, когда она тянула поршень, но на этот раз с коварными пленками мы сумели справиться.
    Наши испытания продолжались весь следующий день. Медсестра, видя, что стоны из четвертой палаты прекратились, перестала заглядывать. Жена весь день стояла на коленях у моей кровати. Вскакивала она только к телефону попросить друзей разыскать урологический шприц. Страх и отчаяние нарастали. Дело усугублялось тем, что на следующий день было воскресенье и магазины медтехники закрывались.
    Утром в вестибюле жену уже ждала наша подруга, детский врач. Она принесла резиновую клизму. Носик ее точно подходил к проклятой дырке.
    - Мы у детей все лишние жидкости этим отсасываем. Проверено.
    Приближающийся приступ я встретил со сжатой грушей. Она мягко расправлялась и без усилий всасывала пленки из пузыря. Наступило желанное облегчение. Я был спасен. С благодарностью я смотрел на спасительницу. "Как же так, - удивлялась она, - в районной клинике нет такой ерунды?" Я тоже этого не понимал.
    Следующий день был днем надежд. Из соседних палат неслись крики и стоны, там бегали сестры, а у нас наступил покой. Я лежал под своей банкой и улыбался. Бедная жена смогла, наконец, прилечь. С грушей я уже справлялся без ее помощи. Из меня вытекала не кровь, а розовая водичка. Пленки и слизь были почти вымыты.
    "Что же это такое, - думал я, - крайняя наша нищета или разгильдяйство красавца-шефа? Ну, я ему завтра задам!"
    В понедельник с утра меня вдруг окружили необыкновенным вниманием. Сделали кардиограмму, обвешали новыми капельницами, прислали терапевта. Я понимал, что все идет от Александра Николаевича. "Боится, что буду жаловаться на слабую диагностику и убожество обслуживания" - думал я, поджидая его.
    Наконец, он пришел. И я развернулся: "урологических отсосов нет, бритва с тупым лезвием одна на сорок человек, в клизменной нет туалетной бумаги, градусников и пластыря не хватает..."
    - Это же все элементарно, копейки стоит.
    Шеф слушал мою филиппику с ироничной улыбкой, потом заговорил.
    - Я вас понимаю, коллега, только о чем говорить, когда нет базовых лекарств. Вы знаете, сколько стоит необходимый набор лекарств для больного? Две с половиной тысячи рублей. А на человека отпускается государством восемь рублей в день.
    - Как же вы работаете?
    - Приспособились, как сестры к тем шприцам.
    - Выходит, у вас не больные, а смертники.
    - Нет, смертность у нас не выше, чем в других клиниках. Даже ниже.
    - Но как это возможно?
    - На плановые операции больные приносят весь набор.
    - Это при нашей-то нищете?
    - Я им прямо говорю - похоронить дороже. Копят деньги, занимают.
    - Почему же вы меня взяли почти без лекарств?
    - За счет экономии. Что мы еще для врача можем сделать? Вы же всю жизнь наше поле пахали.
    Я был обескуражен. При полной заброшенности государством больница все-таки работает. А зарплата? У сестры двести семьдесят рублей, у врача - пятьсот. Это при прожиточном минимуме в тысячу пятьсот рублей. Сам заведующий отделением, врач высшей категории, кандидат медицинских, наук получает тысячу сто рублей. "Да, они все тут подвижники..."
    - А в вашем случае... Сужение уретры одно-два в год бывает. Если даже его заранее обнаруживаешь, неизвестно, растянется ли оно под катетером. Если он не проходит, значит это рубец, застарелая травма. Вы, кажется, велосипедист? О седло ударялись?
    - Не раз.
    - Я это на операции понял. Ну, ладно, коллега, мне пора.
    - Спасибо, Александр Николаевич.
    Ну и дела! А я - то распетушился со своими клизмами. Мои заботы, даже самые благие, несравнимы с его проблемами. Аварии, драки... Каждый день в отделение поступают люди с разрывами мочевого пузыря, почечной недостаточностью... Мегаполис приносит свои жертвы. Урологи вытаскивают людей с того света, а тут я суюсь со своей аденомой...
    На следующий день Александр Николаевич решил убрать мне нижний катетер.
    - Отдыхайте, нам пролежни ни к чему. Пока моча пойдет через живот. Верхний катетер имеет свой отводной канал.
    В перевязочной пришлось порычать, когда вынимали трубку, но остаток дня я отдыхал. Болевых приступов не было, клонило в сон. За эти дни я изрядно похудел, снизилось давление. Заработала голова, и всю ночь я строчил этот рассказ. Записывал и другие, попутные мысли. Под утро, удовлетворенный, уснул.
    Вот эти ночные мысли:
    "Я так исхудал, что кожа, собранная в складку на икроножной мышце, остается висеть, не расправляется. Утрачен тонус, а он показатель внутреннего состояния организма".
    "Сплю по два-три часа, но какая свежая голова, как ночью работается! За одно это стоило пострадать".
    "При накатывании приступа уговариваю, умоляю мочевой пузырь: "Миленький, расслабься!" Никогда прежде, дурак и невежда, с внутренними органами не разговаривал. Кроме того, благодарю сердце за то, что оно не срывается в инфаркт".
    "Ягодицы черные от гематомы, а губы от укусов".
    "В перерывах между болями чистка засаленной суетой души. И совестно, и прекрасно".
    "Когда жена спит, я счастлив. Но вот уже восьмую ночь она вскакивает на каждое мое шевеление, даже на шелест переворачиваемой страницы".
    "О чем мы дома говорим? "Внучка не вымыла посуду, получила тройку, накрасила ногти..." А надо бы: "Боже, спасибо тебе, что ты снова позволил мне самостоятельно помочиться".
    "Директор Лувра обеспокоен тем, что в Лувре почти не бывает парижан, одни туристы. Приняли решение: на всех, прилегающих к Лувру, станциях метро ежемесячно вывешивать репродукции картин, выявленных опросом парижан.
    Вот это просвещение! Разве не могли бы мы это делать хотя бы в школах..."    "Прагматизм - черно-белая фотография, а романтика - цветная".

    Шесть утра. Дремлю, устал. Откладываю тетрадь.
    После завтрака на каталке увезли на перевязку. Пришел заведующий.
    - Александр Николаевич, я о вашей работе рассказ пишу.
    - А Петька оперу писал.
    - Какой Петька?
   - Ну, как же... Заходит Василий Иванович в штаб, а там Петька чего-то строчит.
    - Что с тобой? - удивился Чапаев.
    - Оперу пишу, Василий Иванович.
    - Ух, ты! А про меня там будет?
    - А как же... Опер приходил, про всех велел написать.
    Я закатываюсь в первом после операции смехе. И вдруг - ах! Шеф срезал и выдернул первый шов. Я опять смеюсь - ох! ах! Ну, Петька!
    Всё, швы сняты.
    - Спасибо!
    - Не за что. Еще насмеетесь в туалете. И наплачетесь.
    Александр Николаевич уходит. Теперь мой живот с дыркой, но без узлов. После перевязки задремал.
   И приснился мне кошмарный сон: я, пьяный, бреду по улице. Почему пьяный? Я же никогда в жизни в этом состоянии не был. Но это еще пустяки. Подъезжает легковая машина, а в ней моя родная сестра. Она что-то говорит, а я начинаю гнусно, с издевкой ей хамить. Жена растеряна, пытается меня урезонить. И я вдруг лезу на нее с кулаками. На нее! Лезу с оскорблениями, как в мужицкой драке.
    Проснулся в горячечном бреду. Увидел улыбающееся лицо жены. "Неужели во сне - моя сущность? Неужели я - такая сволочь?"
    - Что с тобой? - склонилась жена, - Тебе больно?
    Долго тупо молчал, не мог ответить.
    - Не беспокойся. Душа болит. Я тебе потом расскажу.
    Полдня приходил в себя, думал. Я всю жизнь не щадил близких, а мне сейчас все звонят, предлагают помощь. Всем в жизни трудно, все крутятся из последних сил. Я же упрекал людей за ошибки, словно сам был святой. Стыдно, как стыдно!
    Что это было? Катарсис? Шаг к Богу? Раньше кроткие люди казались мне слабыми. Но где теперь я, если мне снятся такие сны, и где их чистые души?! Когда же я смирю свою гордыню? Когда научусь любить, прощать? Когда, Господи?
    Десятый день после операции. Почти не спал. Вчера отказался от обезболивающего, думал - перетерплю, но ни спать, ни работать не мог. Было жалко будить уставшую за эти дни жену.
    Товарищ принес пластиковый шприц Жано. Стоит он десять рублей. Показал его заведующему: "К нам такие не поступали".
    Весь день болей не было. Хочу написать предисловие к этому, в целом, печальному и занудному рассказу.
     Днем долго говорили с женой:
    Я: В жизни один строит дом, другой ничего не строит.
   Жена: Это не так. В жизни каждый - строитель. Только у одного дом видный, у другого постройка попроще. Этот человек, возможно, думает, что его добрые отношения с женой, любовь к детям - не стройка, но он по скромности ошибается. Наши родные Таня с Ксюшей строят свой дом. Наши кирпичи им не подойдут. Мы можем только вовремя подать мастерок или раствор. Ты построил яркий дом, у наших близких дома поскромнее. Но это их дома, их жизнь.
    Я: Ночью я понял, что построил не дом, а выставочный павильон. Продолжать жить в нем нельзя.
   Жена: Твои слова меня радуют.

    Беспокоит постоянное чувство переполненности мочевого пузыря, хотя по трубке из меня постоянно что-то капает.
   Я так и не решил для себя, кто поступает разумнее: те, кто до последнего оттягивают операцию или те, кто идет на "профилактику". Не чушь ли это собачья - идти навстречу маячащим где-то вдалеке неприятностям? Я уже третий раз отдаю себя в руки хирургов по своей воле. В любом случае для организма это - стресс, который он не оставит без последствий. Важно, как я буду из него выходить. Хотелось бы возобновить бег по Сосновке.
    В юности читал книжки по воспитанию воли. Как ни старался, ничего почерпнуть из них не мог. Теперь приходится постоянно "брать себя за глотку". Это не проявление воли, это обычная ответственность. Но это тоже неплохо. Кому нужны "накачанные" мышцы, если они не совершают полезной работы.
    Над моей кроватью висит стальная перекладина. Недавно она помогала мне преодолевать боль, теперь помогает делать зарядку.
    Люди добрые, что делается! Снова сон, на этот раз - эротический. Снилось, что в палату зашла медсестра и легла ко мне в постель "валетом". Она была без трусиков, и я трогал ее рукой.
    Естество мое напряглось, и я проснулся от боли. Потрогал свой израненный орган - Боже, он был тверд, как у молодого. Откуда сейчас берется тестестерон?!
    Редкий мой читатель! Ты поймешь, как я испугался. А вдруг это венозный тромб и отток нарушен... Моя укороченная уретра растянулась, и это было мучительно. Я лежал и боялся разбудить жену. Бежать за дежурным врачом или терпеть? Я терпел, как мог. Постепенно восстановился отток, и боль уменьшилась. Сейчас мы позавтракали и я пишу. Пи-пи еще болит.

    Три часа ночи, не сплю. Сегодня пойдет тринадцатый день после операции. Вчера полтора часа гулял вокруг своей банки. Уже могу дойти до туалета, но пока незачем.
    Если раньше доводы жены о семейных отношениях я принимал только умом, то теперь душой. Хочется выйти из больницы другим человеком. Надеюсь, что вместе с частью уретры мне вырезали хотя бы часть глупости, чванства и злости.
    Ночью закончил детский рассказ, который посвящаю племяннице Тане. Она заботливо ухаживает за тетей-инвалидом и печется обо мне. Это ей подарок к восьмому марта. А беззаветной жене и в праздники, и в будни - мое сердце.

    О санитарке Маше.
    К нам в палату заходит санитарка Маша. Она выглядит несколько странной. Её двенадцатилетняя дочь учится в школе для слаборазвитых. Отца нет.
    Маша рассказывает нам о жизни, о своей матери, об отношениях с дочкой. Ее мать была уборщицей в школе, она - больничная санитарка. Ни о какой педагогике не подозревает. Может "запустить" матом, и дочка тоже не стесняется в выражениях. Девочка уже зарабатывает - ухаживает за лошадьми бизнесменов, промышляющих катанием на Дворцовой площади. Ей платят копейки, но это ее деньги.
    Казалось бы - у девочки никаких перспектив. Девчонки из неполных семей почти всегда повторяют судьбу матерей.
   Однако... Когда говоришь с Машей о жизни, чувствуешь какую-то изначальную верность ее подхода к дочке. Их отношения совершенно дружеские, точнее, "подружеские". Ведь девчонкам - подружкам не надо врать, не надо фальшивить. Мать с дочерью живут естественно - любят друг друга, заботятся, спорят. Если возникает несогласие, оно не превращается в тупую злость. Обе отходчивы, просят друг у друга прощения. В этом жестоком мире они жалеют друг друга. Это лучшая форма любви из всех возможных. Она не воспитывает в человеке эгоистических начал. Их связь - естественная защита маленькой семьи от ветров внешнего мира.
    А ветры вокруг холодные. На праздник медсестрам дали по пятьдесят рублей премии, а санитарке - двадцать пять. А, между тем, она одна на сорок коек. Если уйдет, наймут студентку, которая будет убирать отделение один раз в неделю - по воскресеньям. Отделение урологическое, на пол постоянно капает моча и кровь.
    Мама с дочкой говорят обо всем, но главное - о будущем.
    - Ты, Катька, рано мужикам не давай, - говорит мама дочке. - Я вот дура была, в шестнадцать лет забеременела. Врачи определили - тройня. И у матери моей тройня была. Братья померли, а мне повезло. Мне аборт сделали, только в абортах ничего хорошего нету. Я как тебя понесла, опять дрожала - вдруг тройня? Но ты одна родилась. Может это у нас наследственное - тройни.
     - Да, ты чего, мать, мелешь? Чтобы я такую прелесть, деток своих, загубила? Всех рожу, всех выкормлю. Ты жеребят видела? Знаешь, какие они хорошенькие? А детки - еще лучше.
    - Надо сначала мужика надежного найти.
    - Я найду, что я дура какая? Ты не смотри, что я в слабоумной школе. В парнях, в балбесах этих, уж как-нибудь разберусь.
    - А если, как у меня, убежит?
    - Ну, и хрен с ним. Одна справлюсь. Я сильная.
     Вот так и беседуют мама с дочкой - не о ерунде, вроде уроков, а о главном. Жизнь у них наперед продумана, ничто их уже не сломит. Разве что, смерть. Только до этого еще далеко, маме всего тридцать пять лет.
    Красивых слов о счастье они просто не знают, а живут счастливо. Ну, как им не позавидовать...
    Заходят ко мне в палату другие женщины. О жизни, о детях своих писателю рассказывают. Я их слушаю и вижу - "не тянут" они до этой санитарки. И образование имеют, и деньги есть, и дети в английских лицеях, а счастья нет. В семьях либо вражда, либо фальшь немыслимая. Заврались люди, прячут друг от друга свое нутро, но при этом хотят быть счастливыми. Их бы всех к этой Маше на обучение. Только не поймут они ее языка.
    Вот и разберись тут - помогает образование жить или мешает? Подлинные ценности на поверхности не лежат, за ними глубоко в свою душу нырять нужно. А кто на это способен? Многих из нас только институтский "поплавок" на плаву и держит.
    Живет на свете незаметная малограмотная санитарка и не знает, каким она светом светится. Только не каждому из нас свет этот дано разглядеть. Не каждому...

    Восьмое марта, Женский день. Полночи работал над рассказом, потом задремал. Проснулся от боли, опять утренняя эрекция. Вот ведь гад, какой непокорный! Лучше бы мочу пропускал. Завтра тебя опять будут проковыривать зондом. Намучаюсь я еще с тобой...

    Встреча с родными была сплошным праздником. Нам принесли цветы и что-то вкусное. Я читал свой рассказ, посвященный племяннице Тане, потом пили чай с тортом.
    Однако праздника без сюрприза не бывает. Вечером жена обнаружила, что мужики из соседней палаты, отмечавшие восьмое марта с бутылкой, закусили нашей ветчиной и сыром. Ну, что ж, на здоровье!

    Утром шеф отключил мне промывную систему. Теперь я уже не связан с янтарной банкой. Она сделала свое дело. За две недели через меня пролилось сто пятьдесят литров фурациллина. Теперь наступает важнейший этап - я должен самостоятельно помочиться. Выпил три кружки чая с молоком, с трепетом жду начала процесса.

    "Человек расплачивается за все" - не раз говорила жена. За свою глупость я расплачиваюсь по полной программе.
    Когда заполнился мочевой пузырь, давление возросло, и моча потекла вдоль трубки на животе. Через пи-пи с великим трудом и болью прошло грамм десять кровавой жидкости. Однако это вселило надежду не только в меня, но и в шефа. После операции все эти дни он боялся рубцевания уретры и новой непроходимости.
    Завтра снова на операционный стол - убирать катетер с живота и вставлять трубочку в член, чтобы свободно вытекало.
    Мое выздоровление затягивается. Оторвавшись от своей банки, я вышел в коридор и взвесился. За две недели похудел на десять килограммов! Кожа висит, щеки впали, весь в моче... Вот так, ребята. "Героизм", как и красота, требует жертв.
    Я уже способен сидеть за столом и работать. От постоянных болей это отвлекает.
    Сегодня молодой женщине по жизненным показаниям удалили почку. В Чечне добивают последних мужчин, способных носить оружие. В Шереметьево опять рухнул самолет... А я тут со своей аденомой...
    Говорят, время - лучший лекарь. Но его остается все меньше, а нужно успеть многое сделать. И покаяться перед людьми нужно. Сколько от меня близкие натерпелись... Даже любимая девочка Ксюша плакала. Если все мои прегрешения собрать, так можно и яйца отхватить... Ей-богу, заслуживаю.
     Найдется какой-нибудь чудик, который будет это читать. Поморщится, конечно, дескать, "распустил нюни мужик".
   Ах, если бы... Годы заставляют переосмысливать жизнь. И - стыдно... Разве я имел право добавлять людям скорбь? Душа болит. А говорят, ее нет. Если даже эта боль - всего лишь эндокринные сдвиги, все равно - душа. Она человека на верный путь призывает. Кому "спасибо" говорить - Богу или жене? Она ведь тоже от Бога. Тридцать лет не могу поверить, что со мной такая женщина. Заплакала от радости, когда я первый раз писнул... Вот она - родная душа.

    Вчера ни строчки не записал: ночью начались дикие, рвущие боли, температура поднялась до тридцати девяти. Обезболивающие уколы не помогали. К утру был измучен вконец.
    Александр Николаевич из-за температуры свой план поменял, просто сменил нижний катетер на свежий, не забитый солями. При этом он для "тренировки" накачал мой мочевой пузырь фурациллином. От боли я рычал, стонал, только что не матерился. Стоны слышала жена, и сердце ее сжималось. Снова навешали капельниц, снова кололи обезболивающее. Температура держалась сутки. Когда же, наконец, я начну мочиться? Только с этим актом связано мое выздоровление.

   Впервые около часа гулял по коридору. Жена поддерживала под руку.
    Из-за низкой зарплаты на прошлой неделе уволились три медсестры. Как отделение продолжает работать - ума не приложу.

    Завтра будет месяц, как я в больнице. Когда при поступлении я прогуливался по отделению, в конце коридора обнаружил светлый зал с множеством цветов в горшках. "Зимний сад" - подумал я и поспешил войти.
    Однако в "саду" царил запах застарелой конюшни. На столе стояла грязная пепельница, набитая окурками. Справа от входа располагались стеллажи с запасом чистого постельного белья. Рядом с бельем на полу лежала куча строительного мусора: грязные ведра, мастерки, обломки штукатурки. Пыль от мусора оседала на белье.
    "Понятно, ремонт" - подумал я и вышел.
    Вчера, прогуливаясь, я предложил жене заглянуть в "зимний сад". И что же? Словно не было этого месяца. На столе все также стояла заплеванная пепельница, тот же строительный мусор валялся рядом с бельем, и в помещении царило все то же зловоние. Неприглядное зрелище сквозь грязные стекла озарялось первыми лучами мартовского солнца.
    Грустная эта картина на этот раз меня даже не возмутила. В недавние времена я привел бы сюда заведующего, настрочил бы возмущенное письмо в Санэпидстанцию, возможно даже, накатал бы "телегу" главному врачу. Теперь же в горестных размышлениях я просто вышел.
    Устал? Нет, тут другое. Пришло понимание общей картины современного состояния медицины. Денег на лишнюю санитарку нет, как нет и на жизненно важные лекарства. Но отделение работает - идут операции, больные вовремя получают горячую еду, уколы, таблетки. На большее у персонала нет ни сил, ни средств. Только издавна сложившееся течение лечебного процесса, без растрачивания сил на нелепые субботники, угрозы или призывы к совести ведут и без того перегруженный больничный корабль по бурному океану рыночной неразберихи.
    Любое внедрение со стороны нарушает неустойчивое равновесие, воспринимается лечебным процессом, как удар в пах. Повышение цен на лекарства - удар, ремонт - удар, жалоба возмущенного больного - удар. Даже непродуманная попытка помощи течению процесса - удар.
    Ну, что может изменить мое возмущение по поводу "зимнего сада"? Слабый одноразовый всплеск сил коллектива под напором слегка напуганного заведующего и тупую неприязнь к зануде из четвертой палаты, которому сделано все, что возможно, и даже сверх того, а он отплатил черной неблагодарностью.
    А дальше все пойдет своим чередом, ибо - денег нет, современного оборудования нет, санитарки нет et cetera. А потому сиди, недорезанный автор, и не кукарекай. Радуйся тому, что тебя лечат и тому, что ты понимаешь, в каких условиях это делается.

   Вчера снова под наркозом убрали катетер с живота и снова вставили в писю. Расчет на то, что дырка в мочевом пузыре будет зарастать, и отток переместится вниз.
    Ночью опять начались распирающие боли. Дежурный врач набрал в наш урологический шприц грамм двести фурациллина и под давлением ввел в катетер. Из отверстия на животе выскочил длинный, сантиметров в тридцать, кровяной тромб. Этой свернувшейся кровью был забита уретральная трубка. Сразу наступило облегчение.
    Постель заливается мочой через открытое на животе отверстие. Лежу в луже, хотя жена меняет белье каждый час. Мысли текут вяло, начатый рассказ не пишется.
    На следующий день, преодолевая слабость, гулял по коридору. Поговорил с интеллигентной дамой. Она только обследуется, но уже в ужасе: "Отсутствие элементарной гигиены, равнодушие лечащего врача, перегруженность палат... Я всю свою жизнь передумала - ничего не надо, только бы сюда никогда не попадать".
   Женщина рвется домой. Ей кажется, что метаморфоза сознания произошла только с ней. Она не догадывается, что это происходит с каждым. Больница, как тюрьма, заставляет думать.

    Март в разгаре. Светит яркое солнце, тает снег. Свора бездомных собак во дворе больницы приступила к весенним играм.
    Вчера во время перевязки шеф неожиданно вынул уретральный катетер и, сжав мой мочевой пузырь, заставил пописать. Затем стянул и заклеил дырку на животе пластырем.
    Через пару часов я впервые за месяц самостоятельно выпустил мочу через естественный орган, правда с болью и кровью. Радости моей не было предела, но... Никак не обходится без этих "но" - вскоре моча стала поступать и через верхнее, заклеенное, отверстие. Ночью текло из обеих, но я успевал улавливать желание и подставлял тазик. Главное - не было болей.
    Сейчас утро, позавтракал. Есть ощущение выздоравливания. Правда, на коже под пластырем вздулись пузыри. В медицине всегда так - одно лечим, другое калечим.

    Уже двадцатое марта. В воскресение гуляли с женой по всем этажам больницы. Унылые, пустые коридоры, голые стены. Эстетика ни на одном отделении даже не ночевала.
    Мою верную декабристку упросил пойти домой. Месяц она спала на жесткой кушетке, пора вернуться в свою постель. Ночью встаю самостоятельно. Жидкости из верхнего отверстия поступает все меньше и меньше. Шеф во время перевязки на мой молчаливый вопрос о выписке ответил: "Как только, так сразу". Похоже, что выписка - дело этой недели.

    Что мне сказать в конце унылой больничной "апупеи"?
    Первое: то, что я ни о чем не жалею. Даже если бы знал заранее все, что придется испытать, я пошел бы на операцию. Так было в моей жизни всегда, и мне приятно, что в этом смысле я себе не изменил.
   Второе: чувство глубокой благодарности Александру Николаевичу за уважительное отношение. Он сделал все, что мог. Думаю, что в процессе моего лечения он и сам испытал немало сомнений. После бессонных ночей с дикими болями я сам просил его рисковать, вплоть до новой операции, ради создания хорошего оттока, но он решительно отверг мои глупости. В итоге - он оказался прав.
    Кроме того, благодаря ему, мое лечение прошло с минимальными денежными затратами. Ни о каких взятках, к чему уже все привыкли, не было и речи.
   Третье: мой организм получил встряску, которая была ему необходима. Если бы не эта операция я, наверное, летом опять бы удрал на велосипеде, а это могло плохо кончится.
    Четвертое: за этот месяц мне пришлось во многом пересмотреть свое отношение к родным. Ушло тупое несогласие, появилось понимание неизбежности пути каждого человека. Всем трудно, все бьются с жизнью из последних сил и все заслуживают жалости. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на глупости, вроде нелепых ссор.
    Итак, общий вывод: экстремальные ситуации, в которые вольно или невольно попадает человек, заставляют его думать. Для литератора, пытающегося что-то понять в окружающей действительности, это необходимо.
    В заключении хочу поблагодарить судьбу за то, что она дала мне жену - верного друга, с которым вот уже тридцать лет мы идем по жизни рука об руку. Ее самоотверженность и в этот раз помогла мне пережить очередное испытание.

Февраль-март, 2000 г.


 

...

.
| рассказы | эссе | повести | стихи | роман | разное | живопись |

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

 

© Юрий Зверев, e-mail: zverev-art@narod.ru
Cоздание и сопровождение сайта: Тамара Анохина

Hosted by uCoz