Папа
был веселый человек. Он играл на гитаре романсы и сочинял песни про
разгильдяев и бюрократов. Спать долго он не любил. По выходным просыпался
с рассветом и стучал в окна соседям:
- Мужики, выходи, дело есть!
- У, черт ранний, поспать не даст, - ворчали
мужики, но поднимались и выходили во двор. - Чего опять надумал? -
спрашивали они.
- У Марии сарай развалился, дрова мокнут,
подсобим, ребята? Дети у нее малые...
- У Остапченко? - чесали соседи в затылках.
- Так у нее мужик-то... того...
- Враг, что ли? А ребятишкам, значит, зимой
мерзнуть? Да и какой он враг? Ты ж, Мишка, с ним в литейке сколько
лет оттрубил? Вы еще лес под цеха вместе валили, помнишь? А теперь
- враг...
- Ты это, Евгений, брось. Им виднее.
- И я говорю, виднее. Скоро со всеми по правде
разберутся. И Санька домой придет. Ну, нечего рассусоливать, бери
топор. А ты, Ленька, доски тащи. Я вчера на заводе полкуба выписал.
И закипела работа. К обеду крыша дровяника
покрывалась золотым тесом.
Мария, смущаясь, выносила из дома кастрюлю
горячих щей. Из-за ее спины выглядывали две кудлатые головы.
Мужики одобрительно гудели, шли за ложками,
а кто и за припасенной на выходной чекушкой. Отец приносил гитару.
Опорожнив кастрюлю и облизав ложки, мужики
располагались на крыльце нашего дома. Закуривали.
- Соколовский хор у Яра... - запевал отец.
На звуки гитары тянулись женщины с детьми
на руках. Я пристраивался на завалинке под окном Остапченко. За занавеской
тетя Маша тихо о чем-то плакала.
