Мне десять лет, у меня первый
привод в милицию. Что же я натворил?
Только что закончилась Великая Отечественная война. Появились продукты
- американская тушенка и сгущенное молоко. На рынках оживились спекулянты,
стало возможным что-то "достать".
Однажды осенью мама принесла с рынка солидный мешок. Точнее, не мешок,
а наволочку. Она нередко приносила то полмешка картошки, то капусты.
Съестным ведала бабушка и продукты сдавались ей.
Я на эту наволочку вообще не обратил бы внимания, но как-то, придя
из школы, обнаружил, что увесистый мешочек очутился висящим на вьюшке
голландской печи, то есть под потолком. Сверху он был накрыт куском
старой простыни.
В тот день я его просто заметил. Мне было не до него, во дворе меня
ждали ребята. Но через день, сидя за уроками, и пытаясь найти ответ
задачи на потолке, я снова заметил странный мешок. "Что в нем
может быть?" - стал соображать я.
Бабушка возилась на кухне и мне никто не мешал. Я вскочил на мамину
кровать, встал на спинку и дотянулся до мешка. Пощупал. Там были камни.
Твердые, разной формы, с мой кулак величиной. Были и покрупнее. Их
неровные края выпирали из наволочки.
Зачем надо было подвешивать булыжники к потолку?
Я спрыгнул на пол, нашел ножницы и снова залез на спинку. Надо было
узнать секрет таинственного мешка. Я подобрался к нему сзади и проковырял
дырочку. Из дырки тут же вылез угол одного камня. Он был белый. Белых
булыжников я прежде не видел. Я постучал ножницами по камню - звук
был глухой. Я наслюнявил палец, приложил к камню и лизнул.
Это был сахар! Не мелко наколотый, который я привык таскать из сахарницы,
а кусковой, огромный. И в каком количестве!
Разве я мог остановиться?! Я расширил дырку и, чуть повозившись, вытащил
большущий кусман. О подобном я не мог и мечтать. В моих руках был
кусок, который не лез мне в рот. Вот это была находка!
Сначала я облизывал кусок, как кот валерьянку. Потом принес молоток
и долбанул по чудесному самородку. Кусок развалился на части, способные
поместиться во рту.
Я сидел, грыз, сосал, капал липкой слюной на учебник арифметики и
чувствовал себя счастливым. Так наслаждался я впервые в жизни.
Это было приятней, чем смастерить рогатку или получить пятерку по
ненавистной арифметике. Это было приятнее, чем сходить в кино на "Три
танкиста" или даже на "Чапаева". Это была волшебная
сказка, вроде "Золушки". Только Золушка пила на балу какую-то
дрянь, кажется, шампанское, а я наслаждался настоящим сахаром. А главное,
его было несметно много - наволочка была от большой маминой подушки.
Когда бабушка позвала обедать, я был сыт. Кислые щи не лезли. Я отказался
даже от рассыпчатой картошки со сметаной, чем изрядно напугал старушку
- не заболел ли ее внучек?
Для меня наступила новая жизнь. Раньше после школы, забросив портфель,
я обычно убегал к ребятам. Теперь же сидел за столом, обсасывая очередной
кусок и наслаждаясь приключениями капитана Немо. Жизнь, наконец, была
полной, а отметки меня не волновали. Мешок казался мне неиссякаемым
и сладкое мое существование продолжалось всю зиму.
За это время мама не прикасалась к мешку. Жизнь налаживалась, и по
карточкам стали давать не только сахарный песок, но даже конфеты "Спорт".
Конфетами я тоже не пренебрегал, но мама выдавала их по одной к чаю,
а сахару у меня были залежи.
В конце концов, я стал замечать, что мешок несколько похудел. Сначала
я пытался попышнее взбивать накидку, но вскоре этот прием перестал
давать эффект. К концу зимы мешок обвис, словно из него выпустили
воздух.
Где-то в глубине сознания иногда проскальзывала мысль о грядущем возмездии,
но я умел загнать ее подальше с помощью очередной приключенческой
книги.
Но, как веревочке не виться, конец найдется, и расплата наступила.
К весне маме пришлось прибегнуть к услугам неприкосновенного запаса.
Она встала на стул, откинула накидку и обнаружила вместо полноценной
наволочки с сахаром жалкую кишку с несколькими большими кусками. Сбоку
зияла дыра, в которую можно было просунуть руку.
Мама была поражена. Поскольку в краже нельзя было заподозрить ни кота,
ни бабушку, ни маленькую сестренку, роковой вопрос настиг меня.
- Куда ты дел сахар?
Что я мог ответить...
- Съел.
- Ты еще и врать! Кому ты его отнес? На что менял? Говори!
- Правда, съел.
- Пуд сахара съел? Да, ты бы лопнул или заболел. Признавайся!
- Я же не сразу.
- Что не сразу?
Мама никак не могла осмыслить случившееся.
- Съел не сразу.
В конце концов, маме пришлось поверить, но от этого ее гнев не уменьшился.
- Ах, ты! Да, я тебя...
Мама бросилась к шифоньеру, в котором висел папин ремень. Я обрадовался,
что конфликт так удачно разрешился и уже скорчил несчастную физиономию,
чтобы разреветься, но мама вдруг остановилась.
- Нет, на этот раз я тебя пороть не буду.
Я удивился. Как это? О том, что эта воспитательная мера давно не приносила
результата, знали мы оба.
- На этот раз ты своё получишь! Я отведу тебя в милицию, бандит!
Это было что-то новое. В милицию таскали моих старших приятелей, карманников,
а также крупных воров, которых оттуда отправляли в тюрьму. Выходит,
на этот раз я, действительно, переборщил. И назвала она меня как-то
по-новому - бандит.
- Собирайся!
Мама накинула кофту и взяла в руки сумочку.
- Не пойду...
- Пойдешь!
Мама решительно схватила меня за ухо. Я заорал во всю силу легких.
Не потому, что было очень больно, а потому, что понимал - на этот
раз она не уступит.
Не обращая внимания на мои вопли и выкручивания, мама тащила меня
к выходу. Орать во дворе было неудобно, могли услышать приятели. Пришлось
умолкнуть. Мама, видя такую покорность, отпустила ухо и взяла меня
за руку.
Милиция была за углом. Она располагалась в старинном купеческом особняке.
Мама решительно толкнула дверь и мы оказались в мрачном коридоре.
Мы прошли мимо окна дежурного и свернули в еще более темный закоулок.
Там вдоль стены стояли обшарпанные стулья.
- Сиди здесь, - сказала мама, - скоро отведут в камеру.
И ушла. "В камеру!" - сердце мое сжалось. Это было уже серьезно.
Мои представления о камере были связаны с урками, с ножами и наколками,
типа "Не забуду мать родную". В камерах сидела не такая
шантрапа, как мои приятели. Камера - это уже пугало.
"Как они меня встретят? И что я им скажу? Посадили за то, что
сожрал мешок сахару? Да, мне же никто не поверит!"
Никогда прежде я не попадал в столь дурацкое положение. Раньше было
все ясно: натворил - получи ремня, выревелся - живи дальше. Но теперь...
Камера, уголовники, решетки...
И удрать было невозможно. Даже, если бы удалось проскочить мимо дежурного,
меня вернули бы обратно. Так бывало с дворовыми ворами, когда они
сбегали с этапа. Милиционеры уводили их под дулом пистолета, я это
уже видел.
Я не знал, что делать: жалостливо заскулить или молча ждать своей
участи.
Мамы не было долго - с полчаса. За это время я чуть не напустил в
штаны. По крайней мере, передумал всю свою несчастную жизнь - и двойки,
и прогулы, и выбитые стекла, и это злосчастный сахар.
Мне казалось, что если я отсюда выберусь, то тут же начну новую жизнь.
Буду вести себя так, что даже коту на хвост консервную банку ни разу
не привяжу. Никогда, честное октябрятское!
Наконец, где-то далеко хлопнула дверь и я услышал мамины шаги. Она
остановилась у окошечка дежурного, что-то сказала ему и подошла ко
мне.
- Ну, как? Все понял?
- Все, мамочка!
Впервые в жизни я искренне раскаивался в содеянном.
- Я больше не буду! Забери меня отсюда!
- Да, уж, конечно, не будешь. Где еще раз я столько сахару возьму...
- Я больше ничего не буду. Не только сахар...
- Ну, вставай!
Мама взяла меня за руку, провела мимо дежурного милиционера, за что-то
сказала ему "спасибо", и я очутился на свободе.
Сияло мартовское солнце, журчали ручьи, жеребец, запряжённый в пролетку
начальника милиции Пермякова, ронял на булыжник жёлтые дымящиеся шары
- я был свободен!
Мама молча шагала рядом, не подозревая, каким восторгом ликовала моя
душа.
Так закончился мой первый привод. Увы, не последний. Но это было связано
уже не с мамой.
