| главная | об авторе | гостевая | форум |
.


Роман

Эксперимент

    СВАДЬБА

    Нина всё-таки сказала "да". Сегодня, в субботу, у нас свадьба. Едем к Сереге Назарову. Его жена Вера накрыла стол, приготовила нам постель. Они с Серёжей уйдут к матери, уступая нам до понедельника свою комнату.
    За столом вся моя бригада. На столе водка, вино, холодец. Ребята радуются за меня, кричат "горько!".
    Поднимаемся, у меня в глазах темно от счастья. "Ты своего добился" - шепчет Нина. Внутри что-то обрывается, поцелуй становится горьким.
    Заводят патефон, начинаются песни. Мы с Ниной выходим в коридор.
    - Куда ты меня завёл? - спрашивает она. - Один заика, у другого глаза слёзятся...
    - Ниночка, это дядя Коля. Он контужен. А с глазами - Сергей, ему голову осколком разрубило. После госпиталя он всегда плачет.
    - Господи, как с ним жена живёт...
    Смотрю на Нину и думаю: "Добился, но какой ценой..."
    - Нина, это мои друзья. Я один из них.
    - Ты... Ты другой. Ты учиться будешь. А они хлопают по мне руками, как по кобыле.
    - Я работаю с ними, они добрые и честные.
    После полуночи я говорю Вере: "Мы поедем в Васкелово, нас там старики ждут".
    Ребята протестуют, шумят, но соглашаются. Провожают, насовав в авоську водки и закусок.
    Садимся с Ниной в такси, едем к ней в общежитие. Провожаю её до двери и топаю через весь город в родную общагу.
    На следующий день я предложил Нине оформить наш брак в оформить наш брак в ЗАГСе, но сделать это она не захотела.

* * *

    Летом пятидесятого года Нина окончила институт и уехала работать в Ижевск. У меня сохранилось три её письма:

    9 декабря 1950 года
    Здравствуй, Степан!
    Не знаю почему, я никак не могу собраться написать тебе. Видимо, оттого, что ты присылаешь мне слишком хорошие письма. Я не могу писать таких. Вообще нежные слова из моих уст вырываются с трудом. Нам рано думать о том, что трудно жить друг без друга. Вот, если ты окончишь институт, мы поговорим об этом. На работе я испытываю полную ненужность. Обидно, но во мне здесь больше видят женщину, чем инженера. Это противно.
    Если бы ты хоть на секунду мог представить, насколько здесь дикие представления обо всём, то пришёл бы в ужас. Я говорю о среде рабочих. Они считают, что я "не от мира сего". Иногда смотрю на свои "корочки" и думаю, что я всё же инженер, хотя, кроме диплома, у меня ничего нет. А так хочется быть полезной. У меня нет ни опыта, ни умения и посоветоваться не с кем.
    Я посмотрю-посмотрю да и махну в Магадан. Возможно, там больше нужны инженеры.
    Всего хорошего, желаю успеха в твоей работе. Нина.

    28 мая 1951 года, Ижевск
    Степан, здравствуй!
    Возможно, я делаю великую глупость, но я завербовалась на север на три года. Не знаю, как ты посмотришь на это. Ты можешь считать себя абсолютно свободным. Как видишь, Степан, из нашей семейной жизни ничего не получается. Виновата я сама, но сделать ничего не могу. Может быть, мне и на севере не повезёт, так же, как и в Ижевске. Я могу потерять всё или обрести многое. Нужно попытаться.
    Неужели ты осудишь меня за это решение? Зина, моя подруга, говорит: "Вот уедешь в Магадан и потеряешь Степана. Обязательно!".
    Погода у нас дрянная, а у меня впереди три года такой же и, пожалуй, похуже, погоды.
    Привет всем твоим.
    Нина

* * *

    Нина решала свои проблемы без моих советов. Вскоре она осуществила задуманное. Письма из Магадана приходили всё реже и реже. Мои усилия сохранить наши хрупкие семейные отношения не давали результата. После полугодового молчания я получил такое письмо:

    Степан!
    Я так и не поняла твоей самоотверженности, твоей привязанности ко мне. С фронта ты вернулся мужчиной, женщины пялились на тебя, но ты прилип ко мне. Зачем? Я же не раз говорила, что наша близость невозможна. Ты знал, что я не верю во всю эту любовную чепуху. После предательского тридцать седьмого года я окаменела и уже не способна оживиться. Тем более, рядом с тобой, живым напоминанием о том кошмарном времени.
    Это инстинкт самосохранения. Чтобы не сойти с ума, я должна была всё забыть, но ты не давал мне этого сделать. Много лет я заставляла себя, но теперь я поняла, что это была ошибка. Я не могу жить в постоянном напряжении, в котором вечно пребываешь ты.
    Не могу, сил не имею.
    Прощай. Нина

* * *

    Цех был набит битком. Мы собрались на траурный митинг. На сцену поднялась беременная женщина. Всё знали её преданность заводу. Знали также, что она путалась с молодым грузчиком, который её бросил.
    - Страшная весть сегодня потрясла Советский народ - умер наш любимый вождь и учитель. Смерть товарища Сталина ещё крепче сплотит нас вокруг Коммунистической партии. Перед лицом постигшей наш народ утраты мы клянёмся...
    В эти минуты Анна Андреевна не думала о своём положении. Общее горе только подчёркивало значительность этой женщины. На фоне всеобщего потрясения мои сомнения в верности социалистического пути, мои "исследования", показались мне жалкими и ненужными. К этой женщине, гордо несущей огромный живот, я не имел никакого отношения. Казалось, наша победа наша история делается не такими жалкими оборванцами, как я, а людьми значительными, вождями и полководцами, к которым, несомненно, она принадлежала.

* * *

    У Анны Андреевны родился сын Андрей - мой сын.

* * *

    Анна!
    Шёл 1949 год. До начала нашего знакомства я уже лишился многих иллюзий. После демобилизации, устроившись грузчиком на завод, я с жадностью накинулся на книги. С их страниц на меня уверенно взирали герои фронта и тыла, подпольщики, сплошные горячие патриоты. Никто из них не отступал, не кормил вшей, не умирал с голода и, конечно, не был в плену. Почему-то всё это выпало лишь на мою долю.
    В стройном ряду положительных героев отрицательным оказался один я. Мне захотелось найти в жизни человека, о котором твёрдила наша литература, и за которого погибли мои одноклассники.
    А потому с первого дня работы на заводе я пошёл в атаку. Вокруг кипело повальное воровство. Особенно старалось начальство.
    Однажды и я "украл" четыре килограмма "рыжиков" - обрезков красной меди - и постарался "попасться" на проходной. Меня отвели в особый отдел, пригрозили уголовным судом, но, разглядев мою худобу и рваные галоши, назначили суд общественный, открытый.
    На общем собрании, где обсуждалось моё преступление, парторг завода начальник цеха и товарищ Пискунов из особого отдела срамили меня:
    - У народа воруешь, у рабочих, у товарищей...
    После долгой проработки дали мне слово.
    - А кто у нас не ворует? Может быть, это вы, - обратился я к парторгу, - или вы, товарищ Пискунов?
    В зале раздался дружный смех. Рабочие знали способности и возможности обоих. На днях я сам грузил и прятал под мусор дюймовые доски для их дач.
     - Вы говорите о трудовых победах, о патриотизме... Покажите мне живого патриота, который пекся бы о благе народном, - не унимался я.
    Затравка сработала. Мне влепили только выговор и попытались угомонить.
    - Есть, есть у нас, Степан, хорошие люди.
    - Кто? - продолжал кипятиться я. - Назовите персонально!
    Меня услышали. В зале стали соображать: "А, действительно, кто?" После долгих поисков назвали тебя.
    - Посмотри, вот Анна Андреевна. Работает, ведёт самодеятельность, член партбюро, на заводе пропадаёт сутками и ничего для себя не требует.
    Мне выпала удача. Сама судьба освобождала меня в поисках героя от субъективного выбора. Я заставил рабочих, то есть сам народ, найти героя. И люди его нашли. Герой, выбранный таким образом, переставал быть случайностью. За него поручался народ, за ним стояла стена. К такому герою следовало присмотреться всерьёз.
    Ты и сама чувствовала связь с народом, знала свою роль и с гордостью заявляла: "Я иду в авангарде".
    Мне повезло. Повезло не только потому, что ты оказалась одинокой женщиной, но ещё и потому, что ты была на шестнадцать лет старше меня. Твоя жизнь захватила весь период существования советской власти и всё отложилось в твоём сознании. Для меня это было решающим обстоятельством. Тогда я уже думал о своей книге.
    В этом смысле мои ровесницы не могли с тобой соперничать. Они соблазняли лишь своими прелестями, а это не приносило мне радости познания.
    Наша близость произвела шум и на заводе, и в общежитии Нины, и дома. Мне кололи глаза:
    - Степан, ты же фронтовик, вся грудь в медалях. Неужели не мог найти бабу помоложе?
    Признаюсь, я реагировал болезненно, но оставить тебя уже не мог. Да я бегал от тебя к девушкам, но всякий раз возвращался. Люди удивлялись, для них я лишился здравого смысла. Я душил в себе гордость самца, так как чувствовал, что мой разум отважился исследовать неприкосновенное. Так я превратился в полного "идиота", то есть в экспериментатора.

* * *

    Я вышел из Нахаловки, откуда можно выйти лишь кретином. За девять лет школы я так и не сумел выучить таблицу умножения.
    И вот мне тридцать пять, за плечами война, а я чувствую себя круглым дураком. Я ощущаю себя тёмной бутылкой, в которую налили мутную жидкость. Жизнь поминутно трясёт бутылку, и муть никогда не оседаёт. Если эту бутылку, размахнувшись, ударить о стену, - на стене, кроме грязного пятна, пожалуй, ничего не останется.
    Но бессонными ночами я читаю Гегеля и Канта, терзаю Маркса, изучаю Ленина, пытаясь вылезть на свет божий.
    Если жизнь не разобьёт бутылку раньше срока, может быть, в ней когда-нибудь накопится нечто путное...

* * *

    Здравствуй, дорогая сестра Елена!
    Прости за долгое молчание. Событий много, но впечатление такое, будто жизнь врезалась в какую-то вязкую массу и с трудом лезет вперёд. До сих пор нашу жизнь гнали и подхлестывали, не давая оглянуться. Мы не глядели на волчьи ямы, что попадались на дороге и в которые проваливались бесчисленные жертвы. Вперёд и скорее. Придём к победе социализма, жертвы забудутся, а победителей не судят.
    Теперь же всё вдруг увидели, что страна топчется на месте, что великое множество проблем повисли на шее народной. "Культ личности" - явление страшное, приведшее страну на грань катастрофы.
    Наша литература вторила режиму и оставила человека в положении беспризорника, лишённого материнской ласки. Она стала похожа на музыканта, который, сидя за роялем, выстукивает одним пальцем бравурные марши. Меня всё это очень волнует.
    С Ниной мы окончательно расстались. Недавно я женился. Жена моя такая же учительница начальных классов, как ты. С ребятами работать не легко. Дети растут в атмосфере семейных драм. Одни забиты и запуганы, другие копируют деспотические черты своих отцов. До слёз трудно живёт народ. Водка и слёзы льются рекой. Жена моя днём бегает, ночью сидит за тетрадками. Она всегда наполнена опасениями за судьбы своих учеников. Это, как я теперь понимаю, каторжный труд.
    Жена у меня простая новгородская колхозница, с трудом получившая образование. Она мне нравится, мы с ней ладим и, надеюсь, будем ладить. Живём мы довольно скудно, как и всё простые смертные. Дальше может быть ещё хуже, так как на заводе я покалечил раненую в войну ногу. Двадцать дней лежал в больнице, из грузчиков придётся уходить, а куда пока не знаю.
    У жены есть педагогическая струнка и желание помочь людям.
    Я постоянно ощущаю необходимость писать. Правда, для того, чтобы получить такую возможность, я должен, по крайней мере, потерять ногу. Это ненормально, но я, признаться, был бы этому рад. Хочется написать о том, что всем нам пришлось пережить.
    У Тони через шесть месяцев будет ребёнок, мы уже готовимся его встречать. А ведь я уже думал, что останусь холостяком.
    Целую тебя, твой Степан.

* * *

Директору завода
тов. Кондакову Б.Г.
от грузчика транспортного цеха
Караульного С. И. раб. № 226

Заявление

    В течение нескольких лет я работаю на заводе грузчиком. Одиннадцатого апреля при разгрузке дубовых досок мне придавило раненную на войне ногу. Двенадцатого мая врачебно-контрольная комиссия запретила мне работать грузчиком.
    Я окончил школу шофёров, получил права и попросил начальника цеха Медведовского перевести меня на машину. При этом я показал ему заключение медицинской комиссии.
    Начальник цеха обещал, но пока попросил меня снова поработать грузчиком. И я, дурак, ему поверил. Работаю грузчиком после травмы уже три месяца. Доработался до того, что у меня снова заболела нога, и я обезножел.
    За прошедшие три месяца в транспортный цех принято три новых шофёра, а я по-прежнему работаю грузчиком.
    Прошу вас помочь мне перейти на машину. Автоцистерна стоит без шофёра.

Караульный.
Тов. Медведовскому.
Тов. Караульного направить на машину.
Директор завода Кондаков Б.Г.

* * *

    Завод, работа, работа, работа... Рождение Ольги. Болезни жены и дочки. Опять работа, работа... Неужели прошло столько лет?
    Куда несётся время? Почему моя книга за десять лет не сдвинулась с места? Почему вокруг столько пьяных мужчин и усталых, озлобленных женщин? Почему мы поём только на демонстрации? Мы же победители, освободили Европу...
    Почему? Почему? Почему...


В библиотекеИз дневника Степана. Февраль.

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

 

© Юрий Зверев, e-mail: zverev-art@narod.ru
Cоздание и сопровождение сайта: Тамара Анохина

Hosted by uCoz