Глеб, когда лет пятнадцать назад я стал писать о далеком,
послевоенном времени, я поначалу старался не упоминать имени человека,
нанесшего мне незаживающую душевную рану - твоего имени. Но оказалось,
что рассказать что-то путное, исключив главное, то, чем жила в юности
душа, невозможно. А жила она дружбой. Ничего другого у меня тогда
не было - ни материнского тепла, ни чувства братской заботливости
о сестре. Мое внутреннее развитие питалось лишь дружеской преданностью.
Своим интеллектуальным багажом, любовью к музыке, я тоже обязан
нашей дружбе. Теперь, на склоне лет, я вижу, что все лучшее во мне
тянется из этого чувства.
Когда я это понял, я постарался подавить в себе неприязнь к человеку,
подарившему мне в юности чистый источник дружбы, а впоследствии
плюнувшему в него.
Сделать это было нелегко. Но только после этого мои рассказы обрели
дыхание.
Почему я пишу тебе об этом? Подходит время подведения итогов, пора
подумать о душе. Некоторые наши сверстники уже ушли, а с теми, кто
пока жив, хочется расстаться по-доброму.
Тебе исполняется шестьдесят. Это уже юбилей, поздравляю тебя. Не
сомневаюсь, что ты немало успел сделать за эти годы. Дай тебе Бог
сохранить творческие силы на много лет.
За то хорошее, что я получил от тебя в детстве и юности, хочу подарить
тебе самое дорогое, что у меня есть - три моих книги. Написаны они
искренне, возможно, это единственное их достоинство. К сожалению,
типографскую форму они пока не обрели. На это у меня нет ни времени,
ни денег. Пишу иногда по десять часов, ибо времени в жизни все меньше.
"Перестань копаться в пылинках и вихрях, займись лучше делом"
- написал ты когда-то, желая меня обидеть. Я обрел свое дело, обрел
форму самовыражения. Но чтобы это произошло, нужно было "заблудиться
в девственном лесу жизни" и долго искать свою тропинку. Иначе
говоря, разбираться в направлении вихрей. Творческий поиск оказался
многообразным: это и двадцатилетняя дружба с сестрой художника П.Н.
Филонова, сбор материала для его музея-квартиры, это и северные
исследования на Мертвой Сталинской дороге от Урала до Енисея, и
путешествия по странам Европы на велосипеде, и многолетние занятия
живописью. Словом, жизнь состоялась. Жил я в согласии с собственной
совестью, за что великое спасибо Судьбе и щедрому сердцу жены.
Как бы ты ни расценил мой подарок, я выполнил свой долг. Еще раз
поздравляю с шестидесятилетием. Всего доброго.
Юрий. 14.05.94 г.
***
Юра, судьба наших отношений давно выправилась, - нет ни неприятия,
ни обиды. Мало на свете людей, связанных детством. Наши характеры,
видимо, меняются. Я не собирался отмалчиваться. Твои писания или
письмена, как Рерих называет свои дневники, я еще не все прочел.
Я остался лентяем, поэтому постоянно занят сверх меры. Вечно продираюсь
сквозь суету дел в мастерскую.
Благодарю за твои "три тома души". Получил их как раз
перед "торжествами" и был тронут. К твоему шестидесятилетию,
если буду в это время в России, обязательно подъеду со своим "опусом".
С какой реализацией своих потенций я пришел к "сегодня",
напишу позже. Схема элементарна - я пишу картины, делаю монументальные
работы, устраиваю выставки - то же самое и за рубежом.
Как живешь ты? Есть ли интересные планы?
Обнимаю.
Глеб. 29 сентября 94г.
***
Глеб, много лет назад, как ты знаешь, после долгого раздумья, я
покритиковал твою живопись. В студенческие годы тебя, как и многих
других, увлекали модные западные течения.
В поисках новых форм ты все дальше уходил от гуманистического начала,
являющегося традицией русского искусства. Твои работы казались мне
холодными и сухими. Я рассчитывал на серьезный диалог. Свои соображения,
как мне казалось, я высказал достаточно осторожно. Неожиданно ты
ответил высокомерным письмом, заявив, что прекращаешь наши отношения.
Я был ошеломлен. Мы дружили с детского сада, я относился к тебе,
как к брату, гордился твоим талантом и твои трудности переживал,
как свои. Я не поверил в искренность твоего письма и попытался разъяснить
свою позицию. Ты ответил еще более оскорбительно, и многолетняя
наша дружба прекратилась.
Но "ничто на земле не проходит бесследно". Письма, кроме
первого, сохранились. Сейчас, когда наши отношения начинают налаживаться,
я хотел бы, чтобы с высоты своих шестидесяти лет ты прокомментировал
их.
Юрий. Октябрь, 1994 г.
***
Юрий, полемики у нас не будет, для этого нужно иметь разногласия
не по кардинальным вопросам. Встречи тоже не планируются впредь.
Меня, как ты знаешь, интересуют люди одаренные, а ты относишься
к разряду ординарных. Мне дорого время, которое я раньше не ценил.
Работы мои, как с дарственными надписями, так и без, собери и отнеси
по адресу: ... Они тебе совершенно не нужны. В этом, для меня важном
предприятии, уповаю на твою честность.
Все. Глеб.
***
Глеб, трудно писать тебе - ты не любознательный человек. Но я пишу
письмо не совсем тебе, скорее художнику вообще.
Человеку, который всегда меня интересует как выразитель не только
личного начала, но и общественных тенденций. Кстати, от самого художника
это не зависит.
Вопрос, который мучает меня, не нов - для чего мы живем? Для чего
работаем? Или может быть, для кого?
И, как ни крути, напрашивается старый ответ - для будущего. Для
наших духовных потомков. Иначе говоря, для детей, даже если в личном
смысле у кого-то их нет. Наши духовные дети будут кормиться той
пищей, которую мы им сейчас варим. Самые ответственные на этой кухне
- писатели, художники, поэты. Все хотят что-то оставить детям, но
многим ли удается это? Молодые неплохо разбираются, что им проглотить,
а что отбросить.
Но, может быть, есть какие-то объективные критерии, которые позволили
бы художнику выдавать людям то, что им действительно нужно? Да,
они есть. Это мировая классика. Но осмыслить этот источник удается
немногим.
Я неоднократно убеждался, что художники не ведают, что творят. Многие
не способны оглянуться на поле своей деятельности, а легенда о том,
что автор есть самый строгий критик своего творчества, является
лишь щитом для защиты болезненного самолюбия. Наивный щит!
Ах, да! Критики "ничего не понимают" и только кормятся
со стола творчества. Может быть заодно дать "по шапке"
и Чернышевскому?
Хотелось бы тебе объяснить кое-что, но, боюсь, не подготовлен ты
к обобщающему разговору. Вот опять, кажется, тебя обидел... Постараюсь
попроще: дело в том, что некоторые люди от природы обладают чувством
обостренной ответственности за все: за поступки окружающих, за широту
или бедность творчества современников, за бег времени... Эти люди
редки, их мало и среди художников. Но, если подобным качеством обладает
критик, то в его оценке может родиться объективность. Такой человек
оценивает не только индивидуальное творчество, он видит и то, что
может быть скрыто от глаз автора - его социальное звучание.
Тут нет секрета - художник с холодной душой никогда не создаст произведения,
отражающего дух времени.
"Холодная душа..." Непонятно. Трепотня, наверное.
Но вот пример: ты ценишь Виталия Петрова за талант. Я тоже. А какой
он? Виталий - мудрое дитя. В нем живет непосредственность и доверие
к людям, хотя он получает шишек не меньше, чем другие. Он исполнен
внутреннего такта. Он уважает даже тех, кого не любит. Это проникновение
в окружающих дает ему возможность развиваться как художнику. Думаю,
ты не будешь отрицать, что в его работах звучит современность? Он
- дитя. И в то же время люди - его дети. Он их невольно учит гуманизму,
видит в людях Человека. Ему это не составляет усилий. А все почему?
При всей его яркой индивидуальности он лишен корня зла - эгоизма.
Виталий выражает себя интуитивно. Но этого мало. Нужна и творческая
боль, и ясное сознание пути. Немногие могут, чувствуя себя пылинкой
в социальном урагане, понять, куда их несет.
Ты чувствуешь это направление? Все ищут пути роста. Одни в книгах,
другие в природе, третьи в самоуглублении. А иные - в высасывании
одаренных людей. Многое я мог бы сказать, но не хочу переводить
разговор в личное русло.
Я ведь писал не совсем тебе.
Юрий. Октябрь 1972 г.
***
Юрий, прежде всего - мне не нужны твои хрестоматийные сентенции
и реплики в сторону на уровне ученика 10 класса. Меня удивляет,
как после того гнусного письма, которое ты позволил себе написать,
ты снова пытаешься завязать диалог. Должен тебе сказать, ты меня
не огорчаешь и не обижаешь, для этого необходим авторитет. Еще -
не выдумывай меня. Не утруждайся. Вообще тебе незачем размышлять
обо мне, о судьбах художников, об ураганах и пылинках - займись
делом. Уточняю мое замечание о твоей ординарности: я подразумеваю
сферу искусства (здесь я могу отвечать за свои слова). Прощай, надеюсь,
ты больше не будешь тратить время на письма для меня.
72г.
***
Вот такие письма я получил от тебя в те годы, когда был безгранично
предан нашей дружбе, гордился твоим творчеством, но посмел покритиковать
его, считая, что я имею на это моральное право. Что ты скажешь по
их поводу теперь?
***
Здраствуй, Юра. Тебе понадобились мои комментарии к письмам более
чем двадцатилетней давности. Хорошо, но, думаю, ты сам давно во
всем разобрался.
Что же именно меня задело? Безапелляционное вмешательство в чужую
душу, желание обязательного следования твоим советам. Думать, что
ты можешь кого-либо поднять к более высокому миросозерцанию, если
приобщишь к своей истине, составляет такое же заблуждение, как попытка
разъяснить глухому прелести музыки. Отдавая другому драгоценную
для себя истину, ты не достигнешь положительных результатов, но
профанировать свою святыню ты - всегда рискуешь. Не потому, что
человек этот черств или бесчестен - он попросту не готов. Есть целый
ряд профессиональных знаний, войти в которые может только сам человек.
Ввести в них посторонняя помощь не может. Развиваясь свободным,
человек сам ставит свои проблемы, и только собственное разумение
ведет его Ты прочел десяток-другой умных книжек, возможно, побывал
членом каких-либо философских или иных обществ, словом так или иначе
загрузился условными понятиями и почувствовал себя поводырем ближних
своих. Здесь начало всех печальных отклонений, начало разъединения,
упрямства, самомнения, несогласия.
Вместо доброжелательности, мира и освобождения, человек, ухвативший
мираж знаний, несет разрушение. Поверь и присмотрись. Тот, кто входит
в дом, неся раздражение - всегда не прав, хотя свою настойчивость
он объясняет вескими причинами. Конечно, все высокое, чего коснется
человек, он несет людям, но не навязывает, а несет, как радость
и мир собственной звенящей любви. Радость - главная ось, на которой
держится, по существу, духовное развитие. Движение к радости и в
радости - не риторика, как может тебе показаться, а практика жизни,
практика духовных контактов, суть любого благого дела. Но, разумеется,
если человек решился следовать чьим-то указаниям, надо быть в гармонии
с Учителем. Только Радость открывает возможность соединения двух
сознаний, стоящих на разных уровнях.
Ты попытался вторгнуться в область этическую, а это не проходит
бесследно. Недопустимо и опасно программировать кого-либо вообще.
Не мне тебе это говорить - ты же медик. Ты должен знать, что это
чревато часто непоправимыми последствиями. Ведь это изменение предназначения,
изменение судьбы. Мы должны постигать себя самостоятельно.
Познание мироздания на собственных ошибках и собственном опыте -
абсолютное условие настоящего роста души. Эта мысль уже появляется
в твоих записях и, мне кажется, ты осознал, что узурпация чужой
воли недопустима, безнравственна.
Существует много разных сложных и размытых ситуаций, требующих поддержки
и совета, но не агрессии. Только "информация к размышлению"
и не более.
Ты лучше меня представляешь область подсознания. Проникновение в
эту опасную зону не на этическом уровне недопустимо - возникает
риск подключения человека к ложным, чуждым для него программам.
Наш прерванный мною диалог не утратил актуальности и сейчас, хотя
изменение мира идет постоянно и требует целеустремленной работы
духа. Мне, как художнику, необходимо осмысливать это в области искусства,
в сфере творчества. Я сообразил, что культура возникает как результат
устремления к единству. Внешние стилевые разнообразия едины в проявлении
эмоциональной нагрузки, присущей человеку изначально.
Калейдоскопическое разнообразие творчества объединяет "река
времени", проявляясь в алгоритме. Обрел автор алгоритм и опус
становится искусством. Древние китайцы это называли "единой
линией".
Всегда будет существовать область непознаваемого, неподвластного
ни логическому, ни математическому анализу. Только творчество, осененное
интуицией и движимое любовью, в состоянии проникать в непознаваемое.
Для реализации творческой потенции необходимо очень многое и не
дай Бог, застрять на уровне дилетанта.
Ты говоришь о художнике холодном и нелюбознательном. Не нужно заблуждений,
такой человек не может стать художником. Художник не стремится осчастливить
своим творчеством потомство. Он ощущает колоссальную потребность
творить, его зовет "гул таланта". Если не зовет- arrivederci.
Не думает художник, что от него ожидают, он работает по высшей своей
планке. Художник явление многогранное. Он обязан быть образован,
ибо невежество - бесплодно.
Что до социального восприятия искусства, оно чрезвычайно устойчиво
и нет никакой возможности автору до этого социального сознания достучаться.
Художники относят подобную ограниченность к неразвитости вкуса.
Позиция же художника всегда остается честна, работа качественна,
технологически безупречна, профессиональна и, наконец, талантлива.
Кстати, А. Пушкин о проблеме художника и потребителя сказал с исчерпывающим
максимализмом в сонете "Поэту".
Поэт! Не дорожи любовью народной,
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
................................................................................
...Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
Ты прав, что есть художники с преувеличенным самомнением с завышенным
представлением о собственной персоне, своего таланта и своей деятельности.
Так эти типы меня не интересуют. Что до мудрых критиков и глупых
художников - это проблема не новая. Пикассо эту проблему разрешил
просто: "Есть люди, зарабатывающие на жизнь писанием картин
и есть люди, зарабатывающие написанием по этому поводу критических
статей". Пикассо критическими статьями не интересовался.
О Чернышевском. Возможно, мы были последними, кто его читал. В трактате
"О красоте" он перемудрил и запутался, словом не оказался
пророком.
О "высасывании" одаренных людей.
Полагаю, это в мой адрес - ошибочно и не по существу. До сих пор,
слава Богу, моего дарования хватало для многих последователей и
подражателей. Хватило бы сил у них пойти дальше самостоятельно.
С одаренными людьми бесконечно интереснее. Главное, они меня понимают.
Что до твоего "трехтомника", многое воспринял, как сырой
материал, требующий работы над формой. Но взявшийся за перо и имеющий
мужество не оставлять его долгие годы, думаю, должен достойно завершить
работу.
Не на все вопросы получились у меня ответы - одно забылось, к другому
поменялось отношение. Но основное, надеюсь, удалось прояснить.
Мне показалось, что из твоих трех томов рукописи я могу оставить
только один, собранный специально к моему юбилею.
Посылаю печатный материал о себе - каталог персональной выставки
в России, (кстати, все эти работы находятся в Испании и Франции),
буклет выставки в ресторане на вилле Финарди в Италии, после которой
вилла приобрела статус культурного центра.
Думаю, информации к размышлению более чем достаточно.
Будь здоров. Глеб.
Ноябрь, 1994 г.
***
Признаться, полученное письмо мне не понравилось. В нем не было
ожидаемого комментария давней нашей ссоры. К тому же оно было выдержано
в менторском тоне, а именно это, только с моей стороны, и привело
нас к разрыву. Глеб приводил в пример безразличие Пикассо к критике,
но мне показалось, что к похвалам он не безразличен.
Я ответил ему горячим письмом, которое, прежде чем отправить, догадался
прочитать жене. Она выслушала и сказала:
-- В этом письме нет тебя.
- Почему же?
- Написано слишком субъективно и не масштабно. К тому же недоброжелательно.
- Я живой.
- И все же... Письмо Глеба страдает тем же. Оба вы такие "умные",
такие "правдивые" - слушать противно. Ходули демонстрируете,
живой жизни в письмах нет.
- Жизни в моем письме хватает...
- Скорее, злых чувств. Твой ответ лишь снова приведет вас к разрыву.
У него за плечами тридцать лет творческой деятельности, его есть
за что уважать.
- За работу я его уважаю. Противно, что он честолюбец и эгоист.
- Специфика профессии и недостатки воспитания. Разве мало художников
с подобными качествами?
- Немало, но все равно противно.
- Это твое личное дело. Думаю, по отношению к жене он эгоизма не
проявляет. - Возможно.- Эмоции твоего письма меня кое-где коробили.
- Я пишу мужчине. -
- Но зачем же обижать человека?
- Сопливых отношений мне не надо. Или дружба, как прежде, или...
В жизни мало времени.
- Где же твой интерес к творческому человеку?
- Похоже, что Глеб уже все сказал.
- Человек бездонен, ты сам это знаешь. Откуда в тебе такая жесткость?
- От его урока в молодости.
- Думаю, однобокий подход.
- Почему же? Я могу написать и другое письмо. Оно будет таким же
искренним. Я же сказал, что его можно уважать.
- Мне трудно поверить в возможность такого письма. Впрочем, я всегда
говорю, что не знаю тебя
- Я напишу его специально для тебя.
- Не получится.
- Постараюсь, чтобы тебе не было за меня стыдно.
- Но в чем же тогда твоя объективность? Честность, в конце концов?
- У палки два конца, объективность в ней самой, в ее существовании.
Честность же всегда в искренности.
- Что ж, попробуй. Очередной эксперимент?
- Вся наша жизнь - эксперимент природы. Я у нее учусь.
- Люди не кролики.
- Но разве Глеб не провел жестокий эксперимент надо мной?
- Добрее надо быть, уметь прощать.
- Рад бы, да не получается.
- Трудно мне с тобой.
Жена с грустью посмотрела на меня.
- Я знаю, но другое письмо я обязательно напишу. И подумаю, какое
послать.
Вот первое письмо, о котором мы говорили:
...
|
