- Ты для кого это по утрам морду скоблишь?
- сердито бурчит дядя Никита, сосед по койке. - По ночам шастаешь,
встаешь ни свет, ни заря... Отлежался? Видно, пора тебе обмотки
мотать.
Гришка улыбается.
- Молчи, дядя Никита. Девка тут одна...
Заинтересованный сосед приподнимается на
локтях.
- Это кто ж такая?
- Олька.
- Из восемнадцатой палаты, что ли? Тю -
у!
Никита валится в постель, безнадежно махнув
рукой.
- Во, дурак! Палата - то офицерская. Там
почище тебя соколы найдутся.
Гришка возмущен.
- А мы чем хуже? Тоже, чай, не пальцем деланы.
- Ты ей так и скажи, может, растает.
Недовольный Гришка отворачивается и яростно
скребет бритвой подбородок.
- Не ровня она тебе, не видишь что ли? Из
городских. Не иначе, как десятилетку окончила. А ты что? Калган
темный!
Мимо палаты спешит санитарка с ведром и
шваброй.
- Вот кого тебе надо, Нюшку. Эта подойдет.
Нюша! - кричит Никита. - Нюш! Подь сюды на минутку.
Нюшка ставит ведро и заглядывает в палату.
- Чего вам, разбойники? - улыбается она,
косясь на плечистого Гришку.
- Парня женить пора, - говорит Никита, -
ночами по коридорам мотается, а ты ушами хлопаешь.
- Ишь, чего захотели! С этим у нас строго,
дядя Никита, сами знаете. Нечего в госпитале кобеляж разводить.
Она шлепает Гришку мокрой ладонью по лбу
и уходит.
- Дается ведь девка, - понижает голос Никита,
- не зевай!
- Да, ну ее к лешему! Не такую мне надо.
- А какую еще? У Нюшки все при месте, -
не отстает сосед.
- Такую, что б любовь была. Что б ждала...
Что б у меня и пьяного рука на бабу не поднялась.
- Насчет Ольки ты, парень, пустое затеял.
Нечем тебе ее взять.
- Найду чем! - рычит Гришка.
- Что в тебе толку... Уйдешь на фронт, будешь
треугольнички ей слать. Разве такую письмами удержишь?! Буду я письмами!
- сквозь зубы цедит Гришка. - Мне бы ее в угле темном поймать...
Один на один... И шлепнуть печать пониже пупка. Это понадежнее будет.
- Бес ты, Гришка, - плюется дядя Никита,
- спустит с тебя шкуру за такие дела.
- Дальше фронта не пошлют, - смеется Гришка.
Он давно заметил сестру из восемнадцатой,
как только поднялся и стал выходить в коридор. Сначала он терпеливо
выслеживал добычу, изучая ее повадки. Потом понял, что она не из
простых, что легко ее не взять. Это препятствие еще больше раззадоривало
его. Гришка потерял сон и аппетит.
Стройная, с русой косой, вечно выбивающейся
из-под шапочки, она была легка на ногу.
- Осторожно, девушка, не разбейся, - шептал
он, когда она с подносом лекарств проносилась по коридору. Сестра
вспыхивала и мчалась еще проворнее.
- Щеки то, щеки, как костер, - стонал Гришка,
влюбляясь, все жарче. "В дом бы такую кралю привести, по деревне
пройтись" - грезил он по ночам. Гришка уже не мог представить
свое будущее без этой девушки. "Прозеваешь, дурак, не будет
тебе всю жизнь покоя", твердил он себе.
После отбоя прошел уже час, а койка Сорокина
была пуста.
"И куда он опять забрел? - думает Оля.
- Дались ему эти стихи... На костылях едва держится, обожжен весь,
а все пишет... Свалится где-нибудь, отвечай тогда. А стихи - то
светлые..."
Оля идет искать пропавшего. Заглядывает
в курилку.
- Ты не видел моего Сорокина? На костылях...
Гришка захлебывается дымом самокрутки.
- Ольга, - имя клекотом вырывается из его
горла, - постой! Ты же все понимаешь... Я не могу без тебя, не могу!
Поговорим, а?
В глазах девушки сожаление.
- Тебе тоже пора спать.
- Слушай, меня скоро выпишут.
Гришка шагает к двери, берет девушку за
руку.
- Очень рада.
- Я же серьезно. Выходи за меня, Оля...
Оля отстраняется, хочет выдернуть руку.
- Об этом после войны будем говорить.
В ее голосе глухое отчуждение.
- Нет, сейчас.
Гришка хватает девушку за плечи.
- Не сходи с ума, я буду кричать.
Гришка зажимает ее рот широкой, как лопата,
ладонью.
- Дурочка, я же разведчик, - горячо шепчет
он. - Я жениться хочу, пойми ты...
Оля начинает бессмысленно колотить кулачками
по Гришкиному сосредоточенному лицу. В курилке сумрачно. Подслеповатая
лампочка едва освещает кожаный топчан. Гришка поднимает Олю и мягко
укладывает на топчан.
"Все!" - думает с ужасом девушка.
Но ее халат запахнут сзади, и Гришка путается. Одной рукой он продолжает
зажимать ей рот, другой шарит за ее спиной.
Рука Оли случайно натыкается на жестяную
плевательницу с окурками. Почти бессознательно она бьет плевательницей
по лицу Гришки.
От неожиданности он отпускает девушку. Оля
вскакивает.
Лицо Гришки превращается в серый от вонючего
пепла блин. С гладко выбритых щек свисают прилипшие окурки.
- У-у... - как зверь, стонет Гришка от унижения.
Бешеные его глаза сверкают. Он рывком распахивает больничный халат,
рвет с себя бинты.
- Смотри, курва!
Широкий синий рубец пересекает его грудь.
- Мы там за вас... Свою кровь... А ты тут
кобенишься, телка яловая!
Оля бросается из курилки, спотыкаясь, бежит
в перевязочную и судорожно рыдает, причитая, словно старуха. Она
плачет от страха, от обиды и от неясной вины, которую чувствует
за собой.
25 декабря 1997 года.
