Я
ехал на велосипеде второй месяц. Весной вышел на пенсию и решил осуществить
давнее желание - прокатить через всю страну. Добрался уже до красноярских
лесов.
День клонился к вечеру. По карте ближайшая деревня была километрах
в ста, и мне сегодня снова предстояло ночевать у костра.
Трасса прорезала заросли мохнатых елей. Заходящее солнце золотило
их верхушки, а здесь, в тени, было уже сумрачно и прохладно.
Я подумывал о ночлеге. Не спеша крутил педали и размышлял о насущном:
что варить на ужин - кашу или суп?
Иногда, поднимая облако пыли, меня обгоняли тяжелые грузовики. За
поворотом дороги на небольшой поляне я вдруг увидел двух женщин. "Значит,
где-то рядом деревня. Вот бы молочка..." - подумал я.
Но женщины были явно не здешние, на деревенских не походили. Одеты
они были странно - в белое.
Одной на вид было под сорок. Светлое платье плохо сочеталось с ее
помятым лицом и тяжелым взглядом. Вторая была помоложе. Ее короткое
платьице украшали кружева, из-под которых торчали красные колени.
Картинку дополняла шляпа с полями, словно хозяйка только что вспорхнула
с сочинского пляжа.
Я подъехал ближе. Лица женщин были грубо размалеваны, а их белые наряды
перепачканы мазутом
- Угости сигаретой, - хрипло произнесла старшая.
- Не курю, девушки.
- Ну, и дурак, - сказала она без злости.
Я все соображал, откуда они взялись?
- Ты, дед, чей?
В дороге я успел зарасти бородой.
- Свой, российский.
- Вижу, что свой. Из какой деревни? Что-то я раньше тебя не видела.
"Выходит, все же местные", - подумал я.
- Не здешний я. Из Ленинграда. А как вы сюда попали?
- Не твое дело. Ты что, дед, мозги пудришь? Из какого Ленинграда?
- Он пока один, Ленинград.
- Ну?
- Что, ну? Еду вот. Из Ленинграда.
- Куда?
- Куда глаза глядят.
- На этом - у нее даже слова не нашлось для моего транспорта.
- На нем.
Они молча смотрели на меня, не зная верить или нет.
- Темнишь ты, дед, что-то.
В разговор вступила молодая. Она стрельнула глазами и кокетливо сказала:
- Ты что, Катька? Какой он тебе дед? Он еще мужчина хоть куда. В теле.
- Заткнись, - одернула старшая.
- Ты, отец, чокнутый или придуриваешься? Она явно хотела во мне разобраться.
- Придуриваюсь. Второй месяц задница в мозолях.
Эти мозоли вроде бы убедили недоверчивую собеседницу.
- И сколько тебе платят?
К этому вопросу я уже привык, его задавали во всех деревнях, где я
ночевал.
- На пенсию еду. На свои.
- Врешь.
- А зачем врать? - спросил я.
- Ну, тогда жена выгнала.
Я засмеялся. Такое объяснение моему путешествию я слышал впервые.
Молодая вмешалась снова:
- Не слушай ты ее. Голодный, небось, за два месяца-то?
- Почему? У меня еда есть. Могу и вас угостить.
Я похлопал по рюкзаку. Молодая ухмыльнулась.
- Ты что, дядя, не понимаешь? По бабе, говорю, голодный?
Я оторопел.
- Выпить у тебя есть? А то вы любите так, на дармовщину.
Смысл происходящего стал понемногу доходить до меня. Старшая недобро
глядела на подругу.
- Стерва ты, Танька. Поговорить с человеком не даешь. Ну, какой от
него толк? Спортсмен он, не видишь, что ли? Водку они не возят. Верно?
- обратилась она ко мне.
- Верно, - подтвердил я.
- А может, спиртик есть? - вдруг засомневалась сама.
- Нету.
- Ну, от сердца чего? Валерианка, капли какие?
- Не вожу.
- Я же говорю, спортсмен. Чокнутый. - Уже с полным убеждением обратилась
она к молодой. Но та не успокаивалась:
- Можно и за "капусту", - суетилась она, - айда, отец, я
много не беру, сладимся.
В такую ситуацию я попал впервые. Жалко было глупую девку. Старшая
вдруг вступилась за меня:
- Триппер твой деду ни к чему.
- Какой триппер? На себя посмотри, шалава драная. Вечно лезешь не
в свое дело. Зависть гложет, что я молодая.
- Это ты-то, курва, молодая? А дети? Забыла? Мамочка любимая! В зоне
мы таких душили...
Назревал скандал. Катька знала, как побольнее ущипнуть. Молодая покрылась
красными пятнами и уже подступила к обидчице.
- Ты моих детей не трожь! Костыли переломаю, б... старая!
- Руки коротки, сучья подстилка...
Надо было что-то делать.
- Смирно! - рявкнул я.
Красотки вскинулись и уставились на меня.
- Что ж вы, девочки, при госте ссоритесь? Нехорошо. Сейчас костерок
разведем, чайку попьем. Надо жить дружно!
Я стал развязывать мешок.
- Буду я еще с этой тварью чаи распивать, - не угомонилась Танька.
Но было видно, что опасная черта пройдена. Я стал разводить костер.
Старшая взялась мне помогать, принесла сушняка. Женщины сидели, не
глядя друг на друга. Вскоре вода вскипела, я вынул пачку чая.
- А еще есть? - спросила Катька.
- Зачем? Мне этого на две недели хватает.
- Эх, ты, дедуля...
Она сняла котелок, выплеснула половину воды, а в оставшуюся высыпала
всю пачку. Докипятила.
- Ну, вот и лекарство. А то сердце барахлит что-то.
Она отлила в мою кружку чифира, подала Таньке. Та, не глядя, приняла.
Я достал сухари и сахар.
- А с тобой, дед, мы из одной попьем.
Но эта горечь в меня не лезла даже с сахаром, и Катерина, обжигаясь,
стала одна прихлебывать из котелка.
Солнце зашло, начинало темнеть. Танька, не спрашивая, порылась в моем
мешке, вынула спальник, залезла в него и уснула. Я притащил сухую
корягу, сунул в костер. Катерина сидела, поджав ноги, и молчала. Я
накрыл ее плечи штормовкой. Она не шевельнулась. Потом тихо сказала:
- Я тебя знаю, дед. Ты моей тетке дров наколол.
- Где это?
В дороге я носил воду, колол старухам дрова. За это они пускали меня
ночевать.
- В Заборье.
Деревню эту я не помнил. Мы помолчали.
- Как же так, Катя? - Я взял ее за плечо.
- Вот так, - она словно ждала вопроса, - так и живем. На трассе.
- А иначе нельзя?
- Куда денешься? Без ксивы я. После зоны.
- Без паспорта? А что за тобой?
- Мокрое дело.
Я посмотрел на нее.
- Пожалели меня, немного дали. Теперь вот на поселении.
"Ну и дела", - подумал я.
От костра тянуло дымком. Катерина доверчиво прижалась ко мне. Трудно
было поверить, что я обнимаю убийцу.
- Шоферюга один, - начала она без предисловия. - Любила я его, как
кошка привязана была. И дитя уже носила. А он не хотел. Только поздно
узнал, на шестом месяце. Однажды пьяный пнул в живот, я и скинула.
Мальчик был. Мальчик...
Голос ее дрогнул.
- А потом?
- Запила с горя. Возненавидела его. А он все ходил, успокаивал...
Говорил: "Уедем, дом купим под Саратовом"... - нужен был
мне его дом... Однажды пьяный уснул, а я на него смотрю. На кадык
его противный. И такое во мне поднялось... Сыночек-то мой шевелился
уже... А тут - нож, колбасу резали... Семь лет дали, да пять поражения
в правах. Ничего, живу. Тетку навещаю. Она меня в детдоме нашла.
- А Татьяна?
- Танька-то? У нее только колония. Лишенка она.
- Как это?
- Лишенная прав материнства. Трое у нее. В детдоме.
Катерина помолчала.
- Она не по нужде в обслугу трассы попала. Вольную жизнь любит. И
мужиков. Про детей только пьяная вспоминает. Плачет, говорит: разыщу,
пить брошу... Только время ее еще не пришло, молодая. Лет пяток еще
погуляет. У нее и мать жива, в деревне где-то.
Катя помолчала.
- Даже замужем была. За летчиком, если не врет. Погиб он. А она запила
по-черному. Детей и отобрали. Жалко ее, она добрая.
- Да, ну? - Я вспомнил бешеные Танькины глаза.
- Добрая, точно. Ты не смотри, что сегодня она так. Гад один с ней
не рассчитался. Самогону даже не налил, козел вонючий. Обслуживай
таких... Здесь нас днем и выкинул. Если бы не ты, куковать бы одним
до утра. Машин-то мало.
Коряга тлела, вдалеке ухала сова. Она положила голову мне на плечо
и задремала.
Я сидел и думал о далеком доме, о жене, о нашей тихой жизни. Что мы
знаем о людях? О живущих рядом, о тех, с которыми стоим в очередях,
толкаемся в автобусах. О тех, кто не ездит сдуру в поисках приключений,
а не знает, куда голову преклонить. Что мы о них знаем?
Похолодало. Я встал, разгреб остатки костра, вытащил палатку. Мы завернулись
в нее, легли на теплую землю, прижались друг к другу и уснули.
Разбудила нас Татьяна.
- Дед, вылезай кашу есть. Ишь, пригрелся, не оторвать!
Солнце стояло высоко, было около десяти. Пока мы спали, она разожгла
костер, разыскала воду и сварила кашу. В моем мешке Танька уже хозяйничала,
как на собственной кухне. Мы вылезли на свет божий.
- Ну и морды, - смеялась она, - будто с похмелюги... Вон там ручей,
в овраге.
Катерина, пошатываясь, побрела к ручью. Вчерашняя ссора была забыта.
Танька, весело болтая, помогала Катерине привести себя в относительный
порядок. Ложка у нас была одна, и мы ели по очереди. По трассе уже
тарахтели машины. Водители с любопытством поглядывали на нас, иногда
что-то кричали.
Из-за поворота вылетел КАМАЗ. Шофер сразу разобрался в ситуации. Заскрежетали
тормоза.
- Ну, дед, ты даешь! - донесся веселый голос из столба пыли. - Так
и старухе ничего не останется. Поделился бы, борода!
- Васька! - вскочила Татьяна. - Котяра ты мой! Я знала, что ты сегодня
в рейсе!
Она бросила ложку и побежала к машине. Хлопнула дверца, из кабины
раздался радостный визг. Васька газанул. КАМАЗ, набирая скорость,
прокатил метров сто и снова взвыл тормозами. Из кабины высунулась
счастливая Танька и закричала:
- Катька! Я до Иркутска! Держи! - и выбросила на обочину пачку "Беломора".
