Вы знаете мрачные, пропитанные кошачьим запахом дворы
старых петербургских домов? В такой двор в семидесятые годы и выходили
окна мастерской Коли Любушкина. Коля был молодым художником, возле
Союза маститых не терся, и не видать бы ему мастерской, как своих
ушей, если бы он самостоятельно не захватил непригодную к жилью квартиру
на первом этаже старинного дома.
Во дворе, рядом с мусорным баком, почему-то стояла скульптура Ленина.
Кто и когда ее сюда затащил, Коля не знал, да это его и не интересовало.
На окне мастерской была решетка, через которую хорошо просматривалась
фигура вождя мирового пролетариата. В художественных кругах, несмотря
на молодость, Любушкин был уже довольно известен.
Знали его и за границей. Любители новых течений в живописи иногда
приезжали купить одну-две его картины. Наведывались и увешанные фотоаппаратами
корреспонденты западных газет. Они задавали вопросы и просили разрешения
сфотографировать художника в его "творческой лаборатории".
Профессиональным взглядом они строили кадр, и потому чаще всего Коля
получался стоящим у решетки на фоне Владимира Ильича.
В то время работал Любушкин над большим полотном. Называлось оно "Горящая
степь". На картине простиралось море степного разнотравья. В
траве тут и там горели маки. Чуть выпуклая линия горизонта подчеркивала
простор. А посередине этого богатства земли расползалась черная дыра
выжженного пространства. Языки пламени расширяли поле смерти, и казалось,
нет силы, способной остановить уничтожение.
Работа производила впечатление на зрителей.
- Знаете, Коля, - сказала одна ученая дама, - это что-то вроде рыловского
"Свежего ветра", только с обратным знаком.
Рухин увидел в картине пророческий смысл:
- Однако нас выжечь будет труднее...
Он подошел, похлопал Колю по плечу и предложил поменяться на любую
свою работу. Купить полотно он не мог, денег не было. Художники-нонконформисты
могли заработать разве что на краски, да и то кочегарским или дворницким
трудом.
На знаменитой выставке "Невский -?75" "Горящая степь"
была куплена, кажется, сотрудницей библиотеки имени Салтыкова-Щедрина.
Советских покупателей нового искусства было не так уж много.
Одним из них оказался проректор Ленинградского Политехнического института
Кукушкин. В атмосфере официальной травли молодых ниспровергателей
художественной рутины он вел себя достойно и независимо, ходил на
все квартирные выставки, знакомился с художниками и, как мог, поддерживал
их. КГБ это очень не нравилось, и они не раз предупреждали профессора
о том, что он водит дружбу не с теми людьми, с кем следует.
- У каждого свой вкус, - отвечал профессор, - мне нравится их живопись.
Может быть, у вас есть ко мне претензии по работе?
Претензий по работе не было, и Кукушкина оставили в покое.
От органов безопасности занимался молодыми художниками майор Веселов,
впоследствии подполковник. Службу свою - следить за художниками, устроить,
если понадобится, провокацию или упечь слишком рьяного крикуна - он
исполнял исправно. Он был по-своему мягок, по натуре добр и за рюмкой
водки в мастерской очередного подопечного позволял себе неуставные
беседы:
- Трудно с вами, художниками... С писателями легче. У них все русским
языком написано, сами на себя компромат создают. А вас и взять не
за что. Ну, поди, докажи, что в ваших абстракциях изображено: то ли
это против государства, то ли дурь одна. Нет, тяжело с вами, ребята...
Трудно.
Иногда он оказывал и добрые услуги художникам. Однажды милиция опечатала
одну из квартирных выставок. Художники и приглашенные начали шуметь.
Милиция, конечно, огрызаться.
Тут к дому подъехал Веселов. Художники бросились к нему. Милиция КГБ
побаивалась, признавала за старших.
- Спокойно, ребята, - обратился к протестующим Веселов. - Зачем шуметь
в жилом доме? Жильцов беспокоите, общественный порядок нарушаете.
Вас за одно это уже брать можно. Мы тоже люди, все понимаем. Интеллигентские
пары надо выпускать, но не таким же способом. Завтра тащите свои картины
в клуб Дзержинского, я разрешение получил.
Наивные протесты молодых художников органы всерьез не принимали и
на них не отвечали. Писали они и в Смольный: "Секретарю Ленинградской
партийной организации Романову Г.М. Сообщаем вам, что квартирная художественная
выставка, в которой так заинтересована интеллектуальная часть ленинградской
интеллигенции такого-то числа была сорвана органами милиции под управлением
КГБ. Мы решительно протестуем и заявляем..." и так далее.
- Ну, что вы, дураки, пишете, - урезонивал их Веселов, - знали бы
вы, что на вас пишут члены Союза художников. Расправы требуют, и немедленной.
В тюрьмы вас сажать, в желтые дома упекать... Мы же вас жалеем, хоть
это поймите. Да и шум от вас за границей поднимается... Опять от начальства
из-за этого недавно нагоняй имел. Не про нашу работу писать вам надо.
Со своими, с законными членами Союза разберитесь...
Но хотя и урезонивал Веселов подопечных, в кабинет к себе их поодиночке
вызывал и не мытьем, так катаньем создавал агентурную сеть. Художники
жили в атмосфере соглядатайства. Провокатором Веселов был профессиональным,
кое-кто в его сети попадал. Руками этих несчастных и устраивали органы
свои дела.
Однажды в гостях у одного художника был писатель В. Нечаев и Коля
Любушкин с молодой женой. Выпили. Жена Любушкина не пила, только чуть
пригубила из рюмки мужа. Через час их обоих увезли в Боткинские бараки
с тяжелым отравлением.
- Это же не наши больные, - протестовал дежурный врач, - здесь же
не инфекционное, а явно химическое отравление.
Но сотрудник из машины сказал врачу несколько слов, и он замолчал.
Больных поместили в палаты и сделали им промывание желудков. Из отравления
Николай Иванович выходил очень тяжело. Жена его перенесла все значительно
легче. Но когда они стали чувствовать себя достаточно хорошо, их вдруг
не захотели выписывать.
- Почему вы нас здесь держите? - спрашивала жена Любушкина.
Врачи мямлили что-то неопределенное или не хотели отвечать совсем.
С немалым шумом, под расписку вернулись супруги домой.
И в тот же день приехала бригада делать квартирную дезинфекцию.
Коля запер дверь, понимая, что хотят испортить его работы.
- Не пущу, - кричал он, - ломайте дверь, кегебешники проклятые!
Так и уехали дезинфекторы ни с чем.
Этот случай так и остался для Николая Ивановича загадкой. Водку, он
это видел, разливали из одной бутылки. Ни хозяин дома, ни Нечаев не
пострадали.
Среди приятелей Коли был в те годы художник-примитивист Николай Лощилин.
Человек он был странный, образования серьезного не имел, но стремился
к знаниям - книгу из рук не выпускал. Его тоже таскал к себе Веселов,
но Лощилин оставался непримирим. КГБ он ненавидел всей душой. В его
голове постоянно бродили разные, в том числе и технические идеи. Одну
из них он решил продать на Запад.
Надо сказать, что работал он тогда в какой-то слесарной мастерской
и имел свой мотоцикл. Любушкин, вконец перессорившийся с властями,
в то время уже оформлял бумаги на отъезд. Коля Лощилин уговорил друга
взять его во французское консульство и изложил там свою идею:
- Надо просверлить в головке цилиндра дополнительное отверстие для
впрыскивания туда кислорода. Сгорание смеси ускорится, мощность двигателя
возрастет. Работа пустяковая, я ее сам сделаю на любой машине.
Но идею свою излагал он довольно путано, вид имел болезненный, да
и консулу было не до него. Он только спросил Любушкина:
- Вы кого ко мне привели? - намекая на явное психическое расстройство
посетителя.
Лощилину было отказано. В советской системе тоже его идея была никому
не нужна, и Коля Лощилин воплотил ее на своем мотоцикле.
- И что вы думаете? - рассказывал мне Николай Иванович через много
лет после этих событий. - Раскрываю недавно газету и читаю, что японцы
эту идею внедрили и увеличили мощность двигателя на пятнадцать процентов.
А Лощилин, как непримиримый враг советской власти, попал в тюрьму.
Ему спровоцировали драку в трамвае и упекли. Любушкин в последние
дни пребывания в Союзе пытался организовать защиту Лощилина, но не
смог отстоять бедного изобретателя.
Николай Иванович Любушкин уже много лет живет в Париже.
Летом 1991 года в "Русском сквате" на рю Жюльетт Додю, где
расположена его мастерская, я увидел лица скандально-знаменитых в
семидесятых годах друзей художника. Некоторые по-прежнему живут и
работают в Петербурге, "иных уж нет, а те далече". По-разному
сложились их судьбы. Одни стали известными, другие, не выдержав социального
пресса, спились. На большом полотне художники вместе с Иисусом несут
на Голгофу огромный крест. Среди знакомых одухотворенных лиц я вдруг
заметил хитрую физиономию с большим, отставленным лопухом, ухом.
- А это кто? - удивился я.
- Майор Веселов. Как же без него? Его художники по гроб жизни не забудут.
Он, можно сказать, в историю вошел. Хотя это не портрет, конечно.
Скорее, образ.
На прощание я спросил у Николая Ивановича, кто ему из старых товарищей
особенно дорог?
- Игорь Иванов, - твердо ответил он. - Замечательно чистый и честный
человек. А еще Некрасов, Устюгов, Арефьев. Прекрасные люди были и
художники замечательные.
Все они изображены на групповом портрете, названном автором "Несение
креста по Босху".
Уходя, я еще раз вгляделся в лица несущих и подумал: "может быть,
это и есть назначение подлинного искусства".
