| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

    Маяковский - мой любимый поэт. Его стихи я знаю неплохо. О его личной жизни имел школьные представления, а хотелось знать больше.
    Как ни противился поэт своему канонизированию, для нас он предстает именно таким - могучим изваянием социалистической эпохи, чем-то вроде раскаленного утюга, разглаживающего морщины капитализма на лике революционной страны.

    Героические усилия поэта успехом, как мы видим, не увенчались.
    Социализм оказался колоссом на глиняных ногах, но личность Маяковского от этого не стала менее интересной. Напротив, еще более обнажилась ее противоречивость, невозможность найти свое место в среде " кудреватых митреек и мудреватых кудреек", считающих себя поэтами новой эпохи, а его всего лишь "попутчиком", поскольку Маяковский не был членом ВКП (б).
    В разные годы судьба сталкивала меня с людьми, как-то связанными с поэтом или с делами, в которых присутствовал его след. О встрече с Лилей Брик я написал очерк, много лет дружил с Евдокией Николаевной Глебовой, подругой Лили.
    В 1993 году в Париже я получил завидный живописный заказ - написать копию репинских "Запорожцев". Работая, я не подозревал, что эти веселые люди - предки моего любимого поэта!
    Да, да! Маяковский родился 7 июня 1893 года в Багдади и оттого многие думают, что у него грузинские корни. Ничего подобного!
    В статье Полонской-Василенко "Из истории Южной Украины 18 века" упоминается есаул Маяковский, бежавший на Сечь из Новороссийской слободы.
    Оказывается, у Владимира Владимировича дед по отцу, Константин Константинович, происходил из казаков Запорожской Сечи, а дед по матери, Алексей Иванович Павленко, родился под Харьковом. Его отец, то есть прадед поэта, жил на Кубани, там, где находилась Сечевая степь. Маяковский знал историю предков:
    "Я - дедом казак, другим - сечевик", - писал он.
    Сестра поэта Людмила Владимировна рассказывала, что в их семье по украинскому обычаю родители говорили друг другу "вы". Отец любил носить украинские рубахи с вышивкой и заразительно смеялся, "как на картине Репина". Любимым писателем в семье был Гоголь.
    Когда Маяковского познакомили с Репиным, художник захотел написать его портрет. Возможно, он почувствовал в молодом поэте "хохлацкий" колорит. По свидетельству Корнея Чуковского, был написан даже небольшой этюд, который впоследствии затерялся. А жаль!

    К двадцать пятому году Маяковский был знаменитостью не только в своей стране, но и в Европе. Вся эмигрантская молодежь тянулась к нему. Хотелось расспросить подробнее о стране социализма, которую так или любили, или ненавидели их отцы, изгнанные с родины.
    Маяковский держал себя независимо и уверенно. На встречах он со страстью вещал о свободе, которую обрел народ, о расцвете поэзии в России. Французские поэты-сюрреалисты и модные художники стремились познакомиться с поэтом.
    Приезжая в Париж, он обычно останавливался в маленьком отеле "Истрия" на углу улицы Премьер Компань. Рядом, на перекрестке бульваров Монпарнас и Распай, располагалось знаменитое кафе "Ротонда" - любимое место эмигрантской творческой элиты. Макс Эрнст и Хемингуэй читали здесь свои опусы. Уже известная в России, худая, гордая и таинственная Анна Ахматова приводила сюда юного гения и запойного пьяницу Модильяни. Леже и Пикассо здесь пытались расплатиться за пиво никому непонятными каракулями.
    Маяковского в кафе обожали. Он приходил не один, а с очаровательной Эллочкой Каган. С ее помощью он общался с обожающей его французской и русской богемой. Элла была влюблена в Маяковского, но претендовать на него не могла - побаивалась гнева старшей сестры, когда-то уведшей у нее поэта.
    Отец сестер был богатый адвокат, а новые поэты после революции призывали резать всех этих торговцев, лабазников и адвокатов. Элла эмигрировала из России с офицером французской миссии Андре Триоле. Лиля же была замужем за сыном богатого коммерсанта-ювелира Осипом Бриком. Поначалу Элла беспокоилась об их судьбе, но вскоре узнала, что супруги находятся под покровительством всевластных органов и на домашних вечерах у Лили бывают видные чекисты.
   В "Истрию" ее привел толстый, добродушный художник Фернан Леже. Монпарнас ей понравился. Она поселилась в отеле и уже никуда не хотела отсюда двигаться. "Ротонда", набитая талантами, была рядом.
    Маяковский приезжал в Париж восемь раз не только для агитационных выступлений, но и за подарками для Лили. Он писал ей, что в Париже "скука смертная" и, если бы ни карты и бильярд, ноги бы его здесь не было.
    В двадцать пятом году в Париже с Маяковским произошла странная история - его обокрали. Украли двадцать пять тысяч франков, все его деньги - командировочные и личные. Они, правда хранились в надежном банке, но почему-то за день до кражи Владимир Владимирович снял их со счета и положил в карман пиджака. В номере напротив, по рассказам Эллы, жил известный вор, которого разыскивала французская полиция.
    Маяковский телеграфировал Лиле о том, что у него украли "все бумажники". Денег Лиля послать не могла и Маяковский попросил двести червонцев в Парижском торгпредстве. Оттуда полетело письмо в Госиздат с просьбой гарантировать возвращение этих денег, если они будут выданы поэту. В письме сказано, что билет на пароход "Испания", на котором Владимир Владимирович должен был отплыть в Америку, каким-то образом сохранился.
    Занятно описывает Элла поведение Маяковского после пропажи денег: "Лицо его стало пепельно-серым, а потом он сказал, что свое путешествие он не отменит, а сейчас они пойдут в ресторан, затем в магазин за покупками".
     О страсти к азартным играм рассказывает Юрий Анненков. Они встретились в Ницце. "Есть у тебя тыща целковых? - забасил поэт. - В Монте-Карло, понимаешь, продулся вчистую". Я дал ему тысячу франков. "Если ты дашь мне еще двести, я угощу тебя супом "буайябез".
     Поэтому сама собою напрашивается мысль, что деньги Маяковский просто проиграл.
    Деньги в торгпредстве он получил, но их было недостаточно и ему пришлось занимать у друзей и знакомых. Эренбург, например, ссудил его пятьюдесятью бельгийскими франками.
   Так или иначе, поездка Маяковского в Америку состоялась. Там тоже не обошлось без приключений.
    Когда я узнал, что Маяковский в Америке познакомился с эмигранткой из России, переводчицей Элли Джонс, и у них закрутился бурный роман, меня очень смутило это имя. С таким именем и - из России?!
    Никаких пояснений я нигде не находил и мучился этим вопросом много лет.
    Выяснилось, что Лиля Брик после войны через жившего в США Давида Бурлюка разыскивала эту женщину, но ее поиски не увенчались успехом. Неожиданно в 1991 году из США по приглашению Общества немецкой культуры в Петербург приехала ее дочь Элен-Патриция. В редакции ленинградской газеты "Смена" она рассказала о себе и о матери, возлюбленной поэта.
    "Я русская американка немецкого происхождения. Мои немецкие предки приехали в Россию по приглашению Екатерины второй. Они были мастеровыми, строили школы и церкви, но после революции вынуждены были уехать в Канаду.
    Моя мать, Елизавета Петровна Зильберт, получила до революции прекрасное образование и знала четыре языка. Элли Джонс она стала уже в эмиграции, так как русское имя Елизавета было затруднительно для окружающих. Мама оставила воспоминания о встрече с Маяковским. " Не сходите ли вы со мной в магазин, попросил поэт в день их знакомства. - Мне нужно купить подарки для жены". Вот так, прямо заявив что женат, он, тем не менее, стал настаивать, чтобы я дала ему номер своего телефона". Мама не устояла под его напором и в результате появилась на свет я, их дочь, Елена Владимировна или Элен-Патриция.
    Мама рассказывала, что до отъезда в Канаду она однажды видела Лилю Брик, когда Маяковский провожал ее на Рижском вокзале. Ее поразили "холодные, жестокие глаза этой женщины". После моего рождения мама писала письма в Россию, но ответов не получала. По-видимому, они не доходили до отца".
    Судя по этому рассказу, Маяковский не познакомился в Америке с Элли Джонс, а, разыскав свою знакомую Елизавету Петровну, лишь воспользовался ее услугами, так как английского языка не знал.
    Дочка Владимира Владимировича приехала в Россию не одна, а с сыном, тридцатисемилетним адвокатом Роджером. Сама Элен, по мужу Патриция Томпсон, окончив с отличием колледж для одаренных детей, стала профессором Нью-йоркского городского университета, где преподает домашнюю экономику.
    Элен-Патриция ошиблась - письма ее матери впоследствии были обнаружены в архиве Лили Брик. Возможно, она хотела скрыть эту историю, о которой знали лишь близкие друзья. Но по Москве об американском приключении поэта ползали слухи, да и Асеев в поэме "Маяковский начинается" проговорился:

    Эта Мексика запутала многих биографов Маяковского. Дело в том, что он в Мексике был и даже общался там с Элли, но с другой, с фотографом Элли Вульф. В семидесятые годы из Америки приехали слависты издатели Пфейферы. У Лили они уточнили некоторые детали жизни поэта и сказали, что по их сведениям Маяковский занял у Элли Вульф 500 долларов и не отдал. Зная поэта, Лиля Юрьевна решительно ответила, что этого не могло быть и оказалась права. После ее смерти в архиве была обнаружена расписка Вульф о возвращении долга.
    В настоящее время письма Элли Джонс и фото, которые она посылала из Америки, хранятся в архиве ЦГАЛИ.
    Но вернемся к младшей сестре Лили Брик.
   Первое замужество Эллы Триоле было недолгим. Ей было уже за тридцать, когда в кафе "Куполь" она встретила поэта-сюрреалиста Луи Арагона. Незадолго до этой встречи он пытался жениться на Нэнси Кунард, дочери английского пароходчика. Свадьба не состоялась, и эмоциональный поэт в романтической Венеции пытался покончить счеты с жизнью. Элле он показался французским Маяковским, правда, без боевого задора. Напротив, он был меланхоличен и разделял постель с другом, Андре Тирионом. Так что за него пришлось побороться. Как ни странно, этому помогла коммунистическая идея. Дело в том, что Арагон, как и большинство фрондирующих поэтов, метался между свободой и тоталитаризмом. Сильная власть ему казалась гарантией творческой свободы. Точек притяжения было две - итальянский фашизм и советский коммунизм. Коммунистическую идею олицетворял для него Маяковский, окруженный ореолом славы.
    Пример показал поэт Поль Элюар - в двадцать шестом году он вступил в компартию. Арагон тоже вступил в ряды борцов с буржуазией.
    Покорению Луи Арагона способствовала и тяга Эллы к литературе. Рассказывают, что сам Исаак Бабель, автор гениальной "Конармии", приехавший из России на Всемирный писательский конгресс, помогал ей писать первый роман. С его опубликованием Эллочка Каган превратилась во французскую писательницу Эльзу Триоле.
    А что же Владимир Владимирович? В двадцать восьмом году с ним произошло "необыкновенное приключение", но не на даче, а в Париже. Он влюбился в длинноногую красавицу Таню Яковлеву. Она была племянницей замечательного художника Александра Яковлева, чьи картины с гордостью нынче демонстрирует Русский музей. Занималась она тем, что шила модные шляпки. Однако она знала множество стихов, чем и покорила сердце поэта. В первый вечер их знакомства в кафе Люксембургского сада она прочла Ахматовское "Звучала музыка в саду". Маяковский Ахматову уважал, сам иногда выступал с ней на поэтических встречах, хотя и критиковал ее за "мещанские мотивы". Затем Татьяна читала Гумилева, Блока, Пастернака. Не знала она только стихов Маяковского.
    Для Владимира Владимировича началась странная жизнь. Лиле он писал о парижской скуке, но из Парижа не рвался. Его пламенная страсть выплеснулась в стихах, которые он послал для опубликования Брикам.
    "Иди ко мне, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук" - писал поэт. Лиля тут же поняла, о чем речь, и постаралась поскорее вернуть поэта в Россию.
    Перед отъездом Маяковский читал стихи в кафе "Вольтер" на площади Клодель, где тоже собирались литераторы, поклонники коммунизма. Из них впоследствии ГПУ вербовало агентов. Горячие речи Маяковского привели к тому, что некоторые эмигранты решили вернуться в Россию, где их ждали либо сталинские застенки, либо служба на ГПУ.
    Татьяна Яковлева уехать в Россию со знаменитым поэтом не захотела. Они договорились, что следующей осенью поэт снова приедет в Париж и тогда она примет решение.
    Однако Татьяна вообще не собиралась ехать в Россию. В 1979 году она рассказывала Василию Катаняну, сыну последнего мужа Лили: "В Россию я не хотела. А он? Не мог же он здесь остаться из-за меня - на что бы мы жили? Что он во Франции без языка? Сколько там нищих поэтов-эмигрантов тогда было...".
    В октябре 29 года от Эльзы пришло письмо, в котором она сообщала, что Татьяна Яковлева выходит замуж за виконта дю Плесси. Это письмо Лиля прочитала вслух в Гендриковом переулке. Сообщение это произвело на Маяковского тяжелое впечатление, от которого он долго не мог оправиться.
    В 1928 году Лиля Брик пригласила молодую красивую актрису МХАТа Веронику Полонскую играть в фильме "Стеклянный глаз", который она снимала вместе с режиссером Василием Жемчужным.
    Отцом Вероники был знаменитый актер кино Витольд Полонский, герой-любовник, партнер Веры Холодной. Вероника была замужем за, впоследствии прославленным, артистом Михаилом Яншиным. С Маяковским ее познакомил на скачках Осип Брик.
    Потерю Татьяны Яковлевой поэт глубоко переживал. Маяковский был не способен к легким интрижкам. Накал вечно кипящих страстей заставлял его не просто влюбляться, а любить каждую женщину, попавшую в орбиту поэта. Знакомство с Норой, как ее называли друзья, поначалу только заглушившее боль разлуки, постепенно перешло в новую привязанность, которая с каждым днем разгоралась все сильнее.
    Увлеченность актрисой скоро превратилась в неудержимый роман. Вместе с Вероникой они даже ездили отдыхать в Хосту и Сочи. Ей шел двадцать первый год, ему было тридцать шесть.
    Маяковский, уже изрядно утомленный путаной жизнью с Лилей и неудачами с другими женщинами, стал требовать у Норы развестись с мужем и уйти к нему.
    Яншин был в отчаянии. Он даже примчался за помощью к Лиле и та, как могла, его успокоила, сказав, что в отношениях его жены и Владимира Владимировича нет ничего серьезного: "Так уже было, - сказала она, - с Наташей Брюханенко и с Татьяной Яковлевой".
    Но в этот раз она жестоко ошиблась. Как известно, в посмертной записке Маяковский назвал Веронику Витольдовну членом своей семьи. Он знал, что своей любовью осложнил ее отношения с мужем и хотел поддержать ее хотя бы материально. Но этим он оказал Веронике медвежью услугу - письмо было напечатано в "Правде" и все в Москве узнали об их отношениях. После этого Михаил Яншин, как ни любил жену, уже не мог с ней жить и ушел из семьи.
    В ночь на 14 апреля 30 года Маяковский был в гостях у Катаева. Под утро он взял такси и привез Веронику к себе на Лубянку. Она сказала, что торопится на репетицию к Немеровичу-Данченко. Тогда Маяковский запер дверь и стал требовать, чтобы она немедленно, без всяких объяснений, осталась с ним навсегда. С Яншиным он поговорит сам, а к нему её не пустит.
    "Я говорила, что люблю его, - писала она в своих воспоминаниях, - что буду с ним, но не могу остаться сейчас, ничего не сказав Яншину. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа и не могу с ним так поступить. Вот и на репетицию я обязана пойти, потом домой, скажу все Яншину и вечером перееду к нему совсем".
    Маяковский был очень возбужден. В последнее время в связи со срывами в издательствах, скандалами в литературных объединениях, ссор со старыми друзьями Асеевым и Кирсановым он много пил. Уход Норы в это утро он воспринял как уход навсегда. Она сумела открыть дверь и ушла.
    Вот что она рассказывала впоследствии: "Я прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору... Я вошла через мгновенье, в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему.
    - Что вы сделали? Что вы сделали?
    Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился поднять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть".
    Итак, Маяковского не стало 14 апреля. Но посмертное письмо, найденное в его столе, было помечено 12-ым апреля. Значит, роковой выстрел был задуман на два дня раньше. Уже поэтому мы можем представить себе, в какой напряжении жил поэт в последние дни. У него, действительно, уже "выходов" не было.
    Безвыходность у поэта назревала давно. Революционная волна в стране затихала, нарождалась новая советская бюрократия. Пьесы "Клоп" и "Баня" ничего не могли изменить. Они только раздражали чиновников от власти. На творческих встречах с читателями он все чаще слышал выкрики о том, что он "исписался".
    После выхода Маяковского из Левого фронта искусств, идейным вдохновителем которого был Осип Брик, после неудачной попытки организовать новый, Революционный фронт, поэт вступил в РАПП, так называемую Ассоциацию революционных писателей, но и там нашел только литературных приспособленцев.
    Валентин Катаев впоследствии писал: "Для них он был счастливой находкой, выгоднейшим лидером, за спиной которого можно было пролезть без билета в историю русской литературы".
    Поэт все отчетливее ощущал изоляцию. На его отчетную выставку "20 лет работы" не пришел не только ни один член правительства, но и ни один писатель. "То же, товарищи..." горестно сказал Маяковский. Некоторые друзья советовали ему плюнуть на все и не переживать. "Легко сказать - плюнуть... Я уже не плюю, а харкаю кровью..." - ответил поэт.
    К роковой записке привели не только травля и изоляция, но и катастрофа мировоззрения, которому он прежде следовал с присущей ему страстью. Маяковский стал понимать, что является игрушкой в руках партийной элиты, которая давно не служит коммунистическим идеалам. "Лицо у меня одно - оно лицо, а не флюгер", написал поэт.
    Маяковский стал тяготиться тем, что вынужден был писать в последнее время. Практически это были только плакаты и лозунги. В последнее пребывание за границей художник Аненков предложил ему не возвращаться в полуголодную и неблагодарную Россию. "Я возвращаюсь потому, что перестал быть поэтом" с болью ответил Маяковский.
    Таково было состояние поэта перед последней встречей с Вероникой Полонской. И все же есть немало оснований не считать смерть поэта самоубийством.
     "Застрелился он при Норе, - писала Лиля Брик сестре в Париж, - но ее можно винить, как апельсиновую корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть".
    Но как же все-таки погиб поэт?
    Застрелился сам или его застрелили?
     На этот счет архивные документы из фонда Ежова, скрытые от публики более шестидесяти лет, дают очень противоречивые версии. Как же протекали события в то утро?
    Около десяти часов утра к Маяковскому в дверь постучался книгоноша Локтев, принесший заказанные поэтом в магазине книги. Его видела в коридоре соседка Татарийская.
    "Товарищ, бросьте книги, ко мне не заходите" - прокричал из-за двери Маяковский. В это время у него была Вероника Полонская. Происходило бурное объяснение.
   Когда после выстрела Нора решилась войти в комнату, она увидела (как указано в протоколе ее допроса), что Маяковский лежал на ковре "головой к окну и ногами к двери".
    Необъяснимо быстро появились в комнате ГПУшники. Среди них был секретарь секретного отдела Рыбкин, а также друзья Маяковского - контрразведчик Гендин, агент Лев Эльберт и заместитель Ежова Яков Агранов.
    После нескольких вопросов представители органов попросили Полонскую выйти из комнаты и приступили к составлению протокола.
    В протоколе записано, что тело поэта обнаружено лежащим головой к двери, что не соответствует сведению из протокола допроса Полонской. Далее указано, что в комнате обнаружен пистолет маузер № 312045 и отстреленная им гильза. По всем другим документам у Маяковского был браунинг "Боярд" № 268972. При дальнейшем рассмотрении именно он и появился в деле. Самый главный документ - посмертное письмо Маяковского - в протоколе осмотра тела и комнаты вообще не упоминается, хотя в газете его текст появился уже на следующий день.
    При дальнейшем расследовании был проведен графологический анализ письма, написанного карандашом. Установлено, что оно написано в состоянии "легкого алкогольного опьянения". Сохранилось заключение о причине смерти после вскрытия тела, проведенного профессором Талалаевым. В заключении указано, что "Выстрел был произведен сверху вниз".
    Сопоставление документов, оставшихся в деле, позволяет сделать вывод о том, что, несмотря на записку, смерть была насильственной. По-видимому, убийца следил за дверью в комнату Маяковского и, когда возбужденная Вероника Полонская второпях вышла из нее, вбежал и выстрелил в стоящего на коленях поэта. Выстрелом тело отбросило назад, поэтому оно оказалось лежащим ногами к двери, как и указала Полонская. Убийца, бросив маузер, скрылся за поворотом коридора. Анализы отпечатков пальцев на пистолете в то время не делали.
    Прибывший к месту происшествия, Лев Эльберт был опытным международным шпионом и террористом. Маяковский ему доверял и одно время Эльберт даже жил у него на квартире в Гендриковом переулке. Не исключено, что именно он и был исполнителем убийства.
    Нет сомнения в том, что за Маяковским давно шло наблюдение. Осип Брик даже работал в ГПУ официально, а Лиля имела удостоверение секретного сотрудника № 15073. Чекисты во главе с Яковом Аграновым постоянно бывали у них в гостях.
    Расследование дела о смерти поэта за № 24541 было поручено, конечно же, Агранову. О положении этого человека в ГПУ можно судить по тому, что в Ленинград на убийство Кирова сопровождал Сталина именно Яков Агранов, В 35 году Агранов получил в Кремле квартиру замученного в застенках Енукидзе.
    Как выяснилось, жертвами Агранова стали поэт Николай Гумилев и Александр Чаянов.
    К тридцатому году все литературные салоны, кроме салона Лили Брик, были разогнаны. Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Борис Пастернак числились в списках "внутренних эмигрантов". Такие яркие личности, как Маяковский и Есенин, были не нужны Сталину. Никакие литературные заслуги не учитывались коварным тираном. В двадцать девятом году, когда праздновалось пятидесятилетие Сталина, начинающий прозревать поэт не влился в поток славословий и не поздравил Сталина. Возможно, вождь это запомнил, как запоминал малейшее неуважительное высказывание о себе. Подобные суждения не раз высказывались Тухаческим и Уборевичем в доме на Гендриковом, правда, их недовольство больше было направлено на верных соратников Сталина, "этих дураков" Ворошилова и Буденного.
    Но если произошло убийство, то как же все-таки оно совпало с роковой запиской и откуда взялась фраза Сталина о самом талантливейшем поэте нашей эпохи?
   Вот полный текст посмертного письма Маяковского, написанного 12 апреля 1930 года:
    "В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
    Мама, сестры и товарищи, простите - это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.
    Лиля - люби меня.
Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.
    Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо.
    Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят -
"инцидент исперчен",
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед и обид.
Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский.
12. 04. 30 г.

    Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.
    Сериозно - ничего не поделаешь.
    Привет.
    Ермилову скажите, что жаль - снял лозунг, надо бы доругаться.
    В.М.
    В столе у меня 2000 руб. - внесите в налог.
    Остальное получите с Гиза. В.М."

    Несмотря на то, что Владимир Владимирович не любил лечить зубы, он, несомненно, был мужественным человеком. Об этом ясно говорит предсмертное письмо. Не всякий решится при жизни назвать себя покойником. При этом слове в сознании развертываются отвратительные картины распростертого тела, гроба, могилы и так далее.
    А Маяковский, написав это письмо, целых два дня носил в себе сознание собственной приговоренности.
    В то же время письмо насквозь пропитано жизнью.
    Тут и забота о близких, и стихи, и обращение к товарищам по поэтическому цеху, и забота о налоге на изданные книги, и даже сожаление о незаконченном споре с критиком Ермиловым.
    Более того, Лиля была уверена, что Маяковский стрелялся, как игрок, без обоймы, оставив только одну пулю в стволе, а это оставляет большую возможность осечки. Значит, сам выстрел должен был стать для Маяковского элементом фаталистической игры, азарта, а азарт игрока, балансирующего на грани смерти - есть высшее проявление остроты жизни.
    Создается впечатление, что даже в минуты отчаяния, когда, казалось бы, "выходов нет" и жить уже незачем, слабый огонек надежды продолжал теплиться в душе поэта. Об этом же говорят и два дня жизни после написанного письма, и явные признаки того, что Маяковскому "помогли" уйти из жизни.
    Даже стихи, попавшие в посмертное письмо, были написаны для Лили Брик давно, только строчка "с тобой мы в расчете" была заменена на "Я с жизнью в расчете"...
    Думаю, что рабочий кабинет в Лубянском проезде не раз проверялся чекистами. Подобрать отмычку к его комнате им труда не составляло. Возможно, письмо было обнаружено в столе поэта накануне и, чтобы воспользоваться таким алиби, органами был спешно подослан убийца.
    А со сталинской характеристикой поэта все просто - в тридцать пятом году вождь положительно отреагировал на письмо Лили Брик, в котором она просила посодействовать в издании книг пролетарского поэта. На ее письме Сталин наложил резолюцию: "Тов. Ежов! Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Привет! Сталин".
    Но в разгар репрессий 36- 38 годов, когда был арестован и расстрелян ее третий муж, герой гражданской войны, Виталий Маркович Примаков, Лиля ждала ареста каждый день. Тогда, как пишет Аркадий Ваксберг, в надежде заглушить ужас, она потянулась к бутылке. Но до запоев дело не дошло и алкоголичкой она не стала.
    В 1977 году в эмигрантском журнале "Континент" появилась статья Роя Медведева, в которой он писал: "Просматривая подготовленные Ежовым списки для ареста тех или иных деятелей партии и культуры, Сталин иногда вычеркивал некоторые фамилии, вовсе не интересуясь, какие обвинения выдвинуты против данных лиц. Так, из списка, подготовленного на предмет ареста литераторов, он вычеркнул Л. Брик. "Не будем трогать жену Маяковского", - сказал он при этом".
    Возможно, тиран не хотел дискредитировать имя поэта, совсем недавно поднятое им на пьедестал.

    О прощании с поэтом оставил свидетельство карикатурист Борис Ефимов. Он одним из первых узнал о смерти и прибежал на Лубянку, когда, как он пишет, "в комнате работали патологоанатомы".
    Думаю, что он ошибается, вряд ли они могли делать вскрытие на месте гибели поэта. Скорее всего, он видел в белом халате скульптора Меркурова, снимавшего с Маяковского маску. Кстати, Меркуров снимал посмертные маски со Льва Толстого и с Ленина.
   Но патологоанатомы, действительно, работали с телом. Они вынули мозг поэта, который теперь хранится в Институте мозга.

    Прощание с поэтом проходило в здании Союза федерации писателей, известном в Москве, как "особняк графов Ростовых". Три дня тянулась вереница людей, желающих проститься с поэтом. Когда выносили гроб, улица Воровского была запружена народом, порядок наводила конная милиция.
    Гроб установили на платформу грузовика. Возле гроба стоял с непокрытой головой студент ВХУТЕМАСа Георгий Нисский, впоследствии известный советский художник. За рулем автомобиля сидел Михаил Кольцов, будущий журналист.
     Печальная процессия под звуки траурной музыки двинулась в сторону Донского монастыря к крематорию. Во дворе крематория было так много народа, что трудно было снять с машины гроб, и милиции пришлось стрелять в воздух, чтобы расчистить путь.

    После смерти Маяковского многие знавшие поэта, даже "стукачи", оставили воспоминания о нем. Агент Зовс писал о политической подоплеке смерти поэта. Агент Арбузов свидетельствовал, что "Маяковский ненавидел то, что писал". Агент Колосков написал даже, что "смерть Маяковского была подготовлена Лилей".
   Через три дня на похороны из-за границы вернулись, вызванные телеграммой, Брики. Небольшое имущество Маяковского было разделено поровну между его матерью и Лилей. Кроме того, ей отдали две тысячи рублей, упомянутым Маяковским в записке (точнее, 2113 рублей) и два золотых кольца, возможно, купленные им для себя и Вероники Полонской.

   Когда эта статья была уже закончена, в петербургском приложении к газете "Комсомольская правда" от 19 июля 2000 года появилось сообщение журналиста Дмитрия Стешина о косвенном подтверждении насильственной смерти поэта. Газета сообщала, что в мастерской художника Вячеслава Чеботаря хранятся подлинные, "неотретушированные" маски Ленина и Маяковского. Эти маски достались Чеботарю по завещанию известного советского скульптора Виталия Соколова. Они резко отличаются от растиражированных, известных масок, которые гуляют по всем художественным вузам страны.
    В статье говорится, что на маске лицо Ленина одутловато, видны следы плохо выбритой щетины и складки, оставшиеся от жесткого воротника рубашки, а на маске Маяковского "нос поэта смещен вправо, виден отек и искривление скулы".
   На основании этого автор статьи предполагает, что перед смертью поэт был жестоко избит, что во рту у него после этого должно остаться "крошево зубов". В той же статье приводится предположение журналиста Владимира Молчанова о том, что был и второй выстрел в висок. Оба эти предположения не выдерживают критики.
    На избиение поэта у убийц просто не было времени, так как Полонская вбежала в комнату почти сразу, как только услышала выстрел.
Версия выстрела в висок появилась потому, что на представленной в газете маске правый висок вместе с ухом наполовину срезан. Молчанов не знал, что эта маска изготовлена по большому слепку, включающему не только лицо, но и грудь поэта. Именно она и "гуляет" по художественным вузам страны.
    Надо сказать, что статья в "Комсомольской правде" написана по-журналистски лихо. Она пестрит не только литературными штампами ("до боли знакомые образы", "от маски просто пробирает дрожь" и так далее), но и явными ошибками.
    Так нос Владимира Владимировича смещен не вправо, а влево и это видно, как на модели, хранящийся у меня, так и на представленном снимке. (Автор снимка Стас Левшин). Губы Маяковского сохраняют характерную для него форму, что не стыкуется с "крошевом зубов" - они были бы рассечены или отечны.
    Кроме того автор говорит, что "Маяковский хранил дома два пистолета", не приводя источника этих сведений.
   Если принять версию журналиста Дмитрия Стешина, то придется предположить, что все имеющиеся документы - заключение патологоанатомов, показания Вероники Полонской и другие - фальсификация органов ГПУ, что трудно признать, учитывая их несогласованность.
    Черты лица известной модели и той, что приведена на газетном снимке, ничем не отличаются, а искривление носа, скорее всего, физиологическая особенность строения лица поэта.
    Описанная маска В.И. Ленина тоже соответствует другим известным моделям - небритость и отечность заметны на всех. Это понятно, учитывая состояние Ленина перед смертью.
    Таким образом, приходится признать, что статья Дмитрия Стешина в результате неточностей и ошибок, является медвежьей услугой для исследователей жизни Маяковского.

    Этот очерк ни в коей мере не претендует на полноту. Я не хочу писать о сложных отношениях поэта с сестрами, о том, что по вине Людмилы Владимировны был закрыт музей Маяковского в Гендриковом переулке. Просто я хотел обобщить некоторые малоизвестные факты из жизни поэта и поделиться с читателем своими соображениями. Если это покажется кому-то интересным, я буду считать, что поработал не зря.

...

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.