Ездил на Ладогу. За халтуру получил пятнадцать
рублей. Успел в магазин. Купил бутылку водки и хлеба местной выпечки.
На обратном пути хлынул дождь, дорогу развезло. На завод вернулся
к ночи. Устал, как собака, спешил домой.
В диспетчерской - Курчанов. Тоже путевку
сдает.
- Ага, Стакан Иваныч, попался! А то я уж
затосковал - Валентина-то не пьет.
На диспетчерской стойке стояла бутылка "Московской".
Я взмолился:
- Петя!
- Никаких Петь! Будем пить!
Валентина Петровна ворчала, но ей нравился
Курчанов и она выдала нам стаканы и по конфетке на закуску.
Выпили. Петя повеселел, зашел за стойку
и подсел к Валентине. Его рука, как слоновый хобот, обхватила ее
за талию, другая снова потянулась к бутылке. Выпили еще. Мне было
неловко, но Валентина Петровна повизгивала не столько от смущения,
сколько от удовольствия. Еще бы - сам Курчанов!
На улице лил дождь, а у нас было тепло,
водка на столе, и уже фыркал электрический чайник. Курчанов разговорился:
- Вот в такую же сволочную погоду ходили
мы в разведку - группа захвата. И захватили... Грудного. Немцы из
деревни, на которую мы нацелились, ушли, стариков да баб порешили.
Заглянул я в одну избу, а он по матери ползает. Пищит, сиську ищет.
Куда тут денешься? Взял я его. В тряпку,
какая попалась, завернул, в заплечник сунул. Дырку, чтоб не задохся,
конечно, вырезал.
Вот с этим "языком" и вернулись
в расположение.
Комдив матом обложил и обратно отправил.
Даже дремануть не пришлось. Ивана, я его про себя Иваном окрестил,
Машке отдали. Санитарке, девчонке сопливой.
Через сутки вернулись, как положено. "Языка"
притащили. Мне, однако, от начальства вместо благодарности, за Ивана
- нагоняй. Ну, к нагоняям я давно привыкший, а Иваном интересуюсь.
Иду к Машке. Грудник-то, оказывается, не
жрет ничего. Только орет. Охрип со скуки. По совести, и жрать нечего
- распутица.
Машка возле него вся посерела, слез-то
уже нету.
Что делать? В тыл не отправишь, грязь. И
мосты разбиты. Две ночи не спал. На третий день прихожу к Машке,
а Иван прильнул к ее груди и чмокает. Машка поднимает голову и говорит:
- Товарищ лейтенант, молоко, молоко пошло...
А глаза у нее, глаза... Не видел я больше
таких глаз...
Я из блиндажа вылетаю - дурак дураком -
и ору во всю ивановскую:
- Пошло! Молоко пошло!
Так ору, что с той стороны пушки залаяли.
Я бреду, на елки натыкаюсь. И тут - жах! швырнуло меня. Поднимаюсь,
из блиндажа - дым, бревна разворочены...
Курчанов отвернулся и умолк. В стекла все
так же хлестал дождь.
- Петя, не молчи! - застонала Валентина
Петровна.
- Эх, еще бы стакан... - прохрипел Курчанов.
Я вынул заветную бутылку.
- Наливай!
Домой вернулся на другие сутки. Распутица.
8 мая 1997 г.
