Место, куда нас привели с вокзала, называлось "полуэкипаж".
Почему, "полу", а не просто "экипаж", остается
для меня по сей день загадкой.
За высоким забором стояли несколько пятиэтажных кирпичных зданий.
Нас, человек триста, завели в пустой зал и сказали - "размещайтесь".
Кроватей, видно, тут не полагалось. Мы побросали котомки на пол и,
в ожидании обеда, разбрелись знакомиться с обстановкой.
Напротив нашего пристанища в таком же пустом зале поселились еще триста
человек. Их привели чуть раньше, они уже знали, что в полуэкипаже
есть магазин. Спиртного там не продавали, но были сигареты. Теперь
из их двери валил дым коромыслом - изголодавшиеся за дорогу курильщики
отводили душу.
На первом этаже, напротив входа, над тумбочкой с искусственными цветами
висело знамя. Его охраняли два моряка с ножами и боцманскими дудками
на груди.
По территории бродили такие же, как мы, новобранцы, сновали матросики,
куда-то спешили офицеры. Падал пушистый снежок.
В нашей казарме раздались звуки трубы, и зычный голос скомандовал:
- Третья рота, выходи строиться на обед!
Ребята посыпались на улицу. Нас построили в шеренгу по два, пересчитали,
и мы отправились в столовую. Она была тут же, в двухэтажном здании.
Размещались мы на скамьях за длинными деревянными столами по двенадцать
человек.
Дежурные принесли бачок со щами, раздали алюминиевые миски. На второе
были макароны с куском вареной трески. Компот из огромного чайника
нам налили в те же миски.
Изголодавшимся за дорогу новобранцам обеда было мало. Мы встали из-за
стола голодными.
К столовой уже подходила четвертая рота. Кое-кто попробовал тут же
пристроиться к их колонне, но матросы строго следили за этим. Они
безжалостно вышвыривали "дармоедов" из строя.
В этот день до отбоя нас не трогали. Прибывали новые эшелоны, надо
было размещать и кормить их.
Мы бродили из роты в роту, искали земляков, обменивались слухами и
анекдотами. Стемнело, мы собрались в казарму. Протрубили отбой.
Привыкшие в теплушке спать на досках, мы укладывались на полу. Места
в казарме явно не хватало. Кроме того, за день ребята натаскали с
улицы грязи, а сейчас она высохла. С пола от нашего дыхания поднимались
клубы пыли.
Но ни вонючие чужие ноги, ни пыль не мучили в эту ночь нас так, как
духота. Горячие батареи, липкий, прокуренный воздух, зловоние давно
немытых ног, прилипшая к телу одежда прерывали наш горячечный сон.
Я проснулся одним из первых. Из сотен разинутых ртов раздавались хрипы
и стоны. Но некоторые уже поднимали головы. К тому же яркие лампы
под потолком на ночь не выключались.
Я подхватил котомку и по разметавшимся телам пополз поближе к двери.
Из коридора по полу тянула холодная струя воздуха. Втиснулся между
спящими и попытался уснуть. Не тут-то было. Со всех сторон к двери
уже пробирались проснувшиеся. Дверь была закрыта снаружи. За место
возле щели образовалась толчея. Меня оттеснили к стене, и там я закрепился.
Дышать тут было легче, но уснуть я уже не мог. Лежал и думал: "Что
это? Армия или тюрьма? И в кого же все мы уже превратились?"
В шесть часов двери распахнулись. За ними стояло человек десять матросов.
Здоровенный старшина заорал:
- Подъем! Последние пятнадцать человек делают мокрую приборку!
Мы, подхватив обувь, бросились из казармы. Человек двадцать последних
матросы оттеснили от двери, вручили им ведра и швабры.
Мы же попали в лапы старшине, который погнал нас на зарядку. Наши
воспаленные головы гудели. Прилипшие к телу рубахи на легком морозе
быстро охладились. Холодный воздух резким ударом остудил легкие. Мы
начали дрожать. Но зарядка продолжалась полчаса. Согреться можно было
только бешеным темпом упражнений.
Наконец старшина скомандовал: "Марш, в роту!" И мы влетели
в свою казарму. Пол еще не высох от мокрой приборки. Те, у кого было
мыло и зубная щетка, вытащили их из мешков, но оказалось, что умывальники
были на улице. Нам расхотелось умываться. После завтрака нас построили
и вывели за ворота полуэкипажа. Куда мы идем - старшина не говорил.
За домами открылись занесенные снегом сопки. Вдруг на одной из вершин
грохнул взрыв. К небу поднялся фейерверк камней и дыма. Снова грохот,
еще взрыв. Потом еще и еще. В это время мы подошли к стройплощадке.
Старшина объяснил задачу: на носилках мы должны были таскать камни
оттуда, где смолкли взрывы. Шло строительство домов для офицерского
состава.
Мы полезли в гору. Глыбы гранита были разной величины. Мы выбирали
обломки поменьше и носили их вниз.
Работа продолжалась до вечера с перерывом на обед. После ужина нам
было не до прогулок. Ребята растянулись на полу и вмиг захрапели.
Даже духота в эту ночь нас не беспокоила.
Работа продолжалась всю неделю. К концу ее мы были так измучены, что
еле таскали ноги. К тому же мы постоянно хотели есть.
Ребята стали требовать баню. "Помоют, когда положено", -
отвечали нам. Одежда наша уже висела на нас лохмотьями. Нам дали день
отдыха. Ребята провели его отсыпаясь.
На следующий день на работе я сорвал правую руку. Случилось это так:
мы с напарником взяли слишком тяжелый камень. Подняли носилки и по
уже нахоженным тропкам стали спускаться. Вдруг я почувствовал, что
ручка носилок выскальзывает из ладони. Рука не подчинялась мне.
Камень сорвался и покатился вниз. "Атас!" - закричал я тем,
кто был внизу. Ребята побросали свои носилки, отпрянули в стороны.
Камень никого не задел.
Но рука моя повисла плетью. Мы спустились вниз. Старшина поверил мне
сразу и отправил в полуэкипаж.
На следующую неделю я попал в число уборщиков. Меня перестали гонять
на стройку. С утра левой рукой я подхватывал швабру и, как мог, авралил.
Потом до обеда слонялся по территории. Зачем-то меня послали в 7-ю
роту. Там поселили узбеков.
Когда я пришел к ним, наша душная казарма показалась мне раем. Вот
уж где была вонь! Если мы не мылись третью неделю, то они - всю жизнь.
Их ватные халаты, словно рвали собаки. Под халатами у многих было
голое тело. На ногах у них были немыслимые рваные чувяки, из которых
торчали голые пальцы.
Их не гоняли на работу - они обмораживали ноги. Поэтому целый день
они резались в карты, проигрывали компоты.
Веселье у них царило необыкновенное. Раздавались даже дребезжащие
звуки какого-то национального инструмента. Заунывными голосами они
пели песни и шлепали друг друга по носу колодой карт. Ни о какой мокрой
приборке у них не было и речи. Зажав нос, я выскочил на свежий воздух.
На пятнадцатый день пребывания в полуэкипаже нас повезли в баню. Вот
это была радость! В предбаннике нам предстояла спецобработка. Сначала
нас остригли наголо. Потом парикмахер брал безопасную бритву и брил
нам растительность под мышками и на лобке. У самой двери в желанную
мыльную стоял старшина и, макая малярную кисть в зловонную коричневую
жидкость, обрабатывал нам бритые места. Потом выдавал по полкуска
хозяйственного мыла, и мы, наконец, оказывались в раю. Правда, с таким
же успехом можно назвать нашу баню и адом. Из парного марева раздавался
невообразимый шум. От радости ребята орали, шлепали тазами друг друга
по задам и бритым затылкам, дико хохотали. У кранов шла возня, висел
радостный отборный мат. Так как тазов на всех не хватало, таскали
их у тех, кто уже намылил голову и, закрыв глаза, блаженствовал над
своей шайкой. Обнаружив пропажу, намыленный в удивлении озирался вокруг.
В глаза попадало мыло, и он с руганью несся к крану, расталкивая очередь.
Тем же способом добыл тазик и я. Первое, что хотелось сделать, - отмыть
зловонную липкую жидкость. Без мочалки это было не легко. Вода была
жесткая, мыло не мылилось. Приходилось оттирать свое тело ладонями,
накатывая и смывая серые катышки. Постепенно размокшее мыло начинало
пениться, и можно было намылиться. При этом надо было зорко следить
за тазом. Душа в бане не было. Те, кому не повезло с шайкой, лезли
мыться в чужую воду. Дело доходило до драк. На баню нам дали час,
и нужно было использовать его как следует. Так или иначе, мы смыли
с себя месячную грязь.
Из мыльной нас выпускали в другую дверь. Здесь на скамейках аккуратно
была разложена флотская экипировка. Сверху лежала тельняшка, под скамейкой
стояли грубые рабочие ботинки.
Старшина расставлял нас у белья по росту, но одеваться пока не давал.
Наконец все стояли у своей стойки.
- Слушай меня! - зычно рявкнул старшина, - Тельняшка одна! Подняли
над головой. У всех есть? Одевай. Тельник второй! У всех есть? Отложи
в сторону. Трусы одни - одевай!
Он перечислил весь аттестат. Вскоре мы были одеты. Синие робы с неумело
пристегнутым флотским воротником топорщились на нас, как на вешалках.
Одним ботинки были велики, другим - малы.
- В бане ничего не менять. По ходу разберетесь, - заключил старшина.
На самом низу лежала бескозырка без ленточек и вещмешок. Второй комплект
белья, суконку и парадные брюки мы сложили в мешок.
Своих котомок и старой казармы мы больше не увидели. После бани нас
поселили в другую роту. Тут были те же огромные залы, но в них стояли
"самолеты" - двухэтажные койки с матрасами. Белья и подушек,
правда, не было. Кто-то заикнулся о наших вещах.
- Документов и денег у вас быть не должно, а барахло ваше уже сгорело,
- категорично заявил старшина.
- А на курево? - закричали курящие?
- Завтра получите махорку.
Весь вечер мы менялись друг с другом ботинками и бушлатами, подыскивая
подходящие по размеру.
На работу в сопки нас больше не гоняли. На другой день началось тщательное
медицинское обследование. Определяли годность к той или иной профессии.
Нас крутили на вращающемся стуле, заставляли приседать по пятьдесят
раз, проверяли остроту зрения. Слух исследовали на специальном приборе.
Нам надевали наушники и включали слабый шум от самого высокого писка
до низкого гудения. Если человек слышал полный диапазон, его проверяли
дополнительно на радиоключе. Офицер выстукивал точки и тире, а мы
определяли длительность сигнала.
Я прошел все испытания и был определен в радиогруппу. Старшина отвел
меня на другой этаж, где формировался отряд слухачей. Тут я увидел
на "самолетах" уже забытые простыни и подушки.
Ребята были довольны тем, что попали в радисты. Они уже знали, что
на флоте эта профессия считалась аристократической.
Через три дня нас доставили в приморский городок Кемь. У причала уже
стоял буксир. На нем мы должны были отправиться в легендарное место
- на Соловки.
