Безумная
идея одолеть Каму взбрела мне в голову в четырнадцать лет.
Могучая наша река раскинулась от высокого
городского берега до пологого, закамского, более, чем на километр.
Течение в ней было быстрое, а вода холодная.
Решались на такое только самые отчаянные
ребята, закаленные полуголодной послевоенной жизнью и тюремными
отсидками. На тех, кто переплывал Каму, мы смотрели с восхищением.
Но все они были старше нас на три-четыре
года и держались своей компанией.
Летом к городскому берегу причаливали плоты.
На плотах мы и купались. В жаркие дни здесь собирались мальчишки
со всего города. На горячих от солнца бревнах вместе с нами грелись
усатые жуки-стрижи. Пахло смолой и гниющей корой.
С плотов мы любили нырять. Засовывали между
бревен доску и устраивали себе трамплин. Когда мимо проходил колесный
буксир или пассажирский пароход, бревна стонали и шевелились, как
живые, а мы с радостными воплями бросались в набегающие волны.
Старшие приводили с собой младших. Те тоже
лезли в воду. Иногда неумеющих плавать затягивало течением под бревна.
Тогда сторожам этого плавучего склада древесины нагорало от начальства,
и тогда они пытались нас разогнать. Сделать это было почти невозможно.
Дело в том, что плоты причаливали к городскому
стоку. Сторожа вынуждены были прыгать по бревнам, которые плавали
в помоях. Не раз к нашей радости они срывались с осклизлых бревен.
С отчаянным матом, под дикое улюлюканье ребят они вылезали из вонючей
жижи и обычно больше не рисковали. Мы же по вертлявым бревнам с
легкостью достигали чистой воды.
Однажды, валяясь на солнышке, я услышал,
как один парень бросил другому:
- Ты Каму махал? А я махал. Так и заткнись.
Я с любопытством посмотрел на героя. Жилистый
и загорелый, он был чуть старше меня, лет пятнадцати. С тех пор
самолюбивое желание поселилось во мне. "Он может, а я не могу?"
С этого завистливого чувства началась внутренняя подготовка к заплыву.
Я знал, что пока мне это не под силу, но твердо верил, что когда-нибудь
осуществлю задуманное. Я даже зашил в плавки шестьдесят копеек -
цену билета за переправу на пароме. Понимал, что если и переплыву
реку, возвратиться смогу только на нём. Но случилось это лишь на
следующий год и, пожалуй, неожиданно для меня самого.
Купание было нашей страстью. В жаркие дни
мы с утра до вечера резвились на плотах. С каждым днем плавали всё
лучше, уплывали дальше, добираясь уже до судоходного фарватера.
Из-за течения вернуться на прежнее место было невозможно. Поэтому
мы стали заплывать выше по реке. Уходили иногда за полкилометра,
заплывая все дальше и дальше от берега.
Для меня это было своеобразной подготовкой
к задуманному.
Как-то солнечным июльским днем нам с приятелем
Хазей захотелось поплавать подольше. Мы оторвались от компании,
и пошли по мокрой, черной от мазута гальке. Мы забрались на невысокий
борт дебаркадера, служившего пристанью, нырнули с него и, мирно
беседуя, поплыли от берега. Стоял жаркий полдень. Не было видно
ни встречных катеров, ни белого "пассажира" с Волги, ни
буксира с плотами. Пыхтел только "ОСВОД", маленький старый
паромчик, неутомимо снующий между берегами. Вода искрилась. Мы не
спеша, разгребали "по-морскому" и беседовали.
Было ощущение полного слияния с рекой и
солнцем. Я посмотрел на наш берег и слегка удивился. Так далеко
мы прежде не заплывали. Глянул на противоположный и понял, что они
примерно на одинаковом расстоянии. Затаенная мечта "махнуть"
реку всколыхнулась во мне.
- Хазя, посмотри-ка, мы уже на середине.
Хазя оглянулся.
- Ого, куда же нас снесет? - Он несколько
растерялся и стал поворачивать обратно.
- Слушай, Хазя, давай на тот берег, а? Все
равно плыть одинаково, - стал искушать я приятеля.
Но Хазя не собирался рисковать.
- Да, знаешь... Ребята будут ждать, - заканючил
он.
- Подождут! Зато мы Каму махнем!
Но в Хазе вдруг заговорило благоразумие:
- Не могу! Сегодня мать с работы раньше
придет, домой надо.
Хазя явно врал, он просто струсил. Я же
все более переполнялся решимостью. Давняя внутренняя подготовка
делала свое дело.
- Эх, ты, трус! Черт с тобой, я один
поплыву, - выпалил я неожиданно. Плыть одному, конечно, не хотелось,
но отступать было поздно. Мы повернули в разные стороны. Как только
я остался один, мужество покинуло меня. Я старался не смотреть на
оставленный берег. Свое одиночество и беспомощность среди огромной
реки я понял только сейчас. Собрав всю выдержку, стараясь экономить
силы, я поплыл к закамскому берегу. Там, вдалеке на якорях стояли
баржи. Их цепочка выстроилась вдоль городского пляжа. Чтобы подбодрить
себя, я посмотрел назад. Да, я одолел большую часть пути. Теперь
надо было дотянуть. Я поплыл как можно спокойнее. Однако до барж
было еще далеко. Я стал уставать. Во мне невольно поднималось волнение.
Помощи ждать было неоткуда, никто не услышал бы моего крика. И на
баржах людей не видно.
Я плыл и плыл. Время словно остановилось.
Казалось, что я стою на месте, а баржи сами плывут вверх по течению.
Но постепенно все крупнее становились цифры на их высоких железных
бортах. Уже различались звенья якорных цепей. Я плыл, а силы таяли.
Руки стали тяжелыми, голова осела глубже. Мне все чаще приходилось
сплевывать затекающую в рот воду. Становилось труднее дышать.
Черные громады барж приближались страшно
медленно. С течением я справлялся все хуже, а потому они ускорили
свой бег мимо меня. По бакену я видел, что уже переплыл фарватер.
Иногда за спиной слышался гул и шлепанье колес проходившего буксира.
Это было уже не страшно, но волна от него накрывала меня с головой
и сбивала с ритма. Я несколько раз успел хлебнуть пахнущей мазутом
воды. И все-таки баржи приближались.
Я стал прикидывать, куда же меня снесёт,
и вдруг обнаружил, что не смогу между ними проплыть. При моем запасе
сил всякая попытка пробиться в промежуток кончилась бы гибелью,
меня затянуло бы течением под баржу. Положение становилось критическим.
Даже плыть по течению с тем, чтобы обогнуть весь строй железных
чудовищ, а их было штук двадцать, я уже не мог - силы были на исходе.
И тут я заметил лодку. Она была привязана к корме одной из барж.
Это было спасением. Из последних сил я устремился к этой барже.
Подплыл около ее середины.
Теперь меня несло вдоль борта. Огромная
ржавая стена с зелеными усами водорослей в полуметре стремительно
летела мимо. Приближался самый трудный момент. Мое внимание было
приковано к лодке. Самым надежным было бы схватиться за трос, на
котором она болталась.
Я бросил свое тело к нему. Рука скользнула
по тросу, и я плюхнулся в воду с головой. Трос висел слишком высоко.
Времени больше не оставалось, меня несло под баржу. Последним усилием
воли я вырвал свинцовые руки и схватился за корму лодки. Это была
мертвая хватка. Я почувствовал, как вода, ставшая вдруг чужой и
холодной, тянет тело вниз. Но уже знал - руки не подведут. Я был
почти спасен. Волнение стало уходить. Я подтянул подбородок и зацепился
им тоже.
Теперь я отдыхал, хотя руки были напряжены
до предела. Когда пришел в себя, попытался забросить на борт ногу.
С третьей попытки мне это удалось. Перевалился через борт.
Я лежал на дне лодки в тухлой, пахнущей
рыбой воде и испытывал блаженство. Надо мной было голубое бездонное
небо.
Вода была теплая, как суп. Жизнь была прекрасна
- я одолел реку. Сколько лежал я так - не знаю. Потом почувствовал,
что под боком что-то мешает. Я лежал на консервной банке. Ею, видимо,
вычерпывали воду.
Руки и ноги снова становились легкими. Я
стал подниматься. Оказалось, что руки мои так легки потому, что
в них нет никакой силы. Они мне плохо повиновались. С трудом я уселся
на скамейку и стал смотреть на городской берег. Как он был далеко!
Я видел его весь - от заводских труб Мотовилихи до зеленых зарослей
Козьего загона. Гордо сверкал шпиль на колокольне Преображенского
собора. И тут я услышал далекий, неясный крик. Прислушался.
- Юрка-а-а!
Видимо,
ребята давно потеряли меня из виду и не знали теперь, жив ли я.
Я привстал в лодке и помахал рукой. Они меня, конечно, не заметили
и продолжали кричать. Я помахал еще раз - никакого результата. Нужно
было как-то успокоить приятелей. Я сообразил, что они смогут увидеть
меня, если выберусь на палубу баржи.
Я стал подтягивать лодку к широкой железной
корме. Подтянул, зацепился, подпрыгнул и повис животом на борту.
Лодка отскочила назад. Медленно я забрался на палубу баржи, встал.
Сделал несколько шагов по горячему железу.
- Юрка... - доносилось с того берега.
- Я здесь... - хотелось крикнуть в ответ,
но сил для этого не было. Я снова помахал ребятам рукой. Крики стихли.
Ноги уже не держали меня, я свалился на
палубу. Лежал и чувствовал, что поджариваюсь. Палуба была раскалена
солнцем. Но мне было уже все равно. Казалось, что я во второй раз
переплыл Каму. Не было ни сил, ни мыслей, не было даже удовлетворения.
Ребята кричали уже что-то другое. Веки мои
слипались.
- Плы-ви сю-да... - сквозь сон успел разобрать
я, и всё растворилось в горячем тумане. Сколько проспал - не знаю.
Когда открыл глаза, солнце уже клонилось к закату. Палуба баржи
стала остывать. С городского берега уже не кричали.
Я сел, огляделся. Голова была тяжелая, как
кирпич. Хотелось пить. Людей на барже не было. Я попробовал встать.
Руки и ноги меня вроде бы слушались. Моё путешествие было не закончено,
баржи стояли метрах в ста от берега. Я стал соображать, что же делать
дальше. Подошел к лодке - тросик, которым она была привязана, оказался
стальным, болтался могучий замок. Надо было добираться до берега
снова вплавь.
Нырнуть с борта я не решался - зеленая глубина
была неприятна, пугала. И с лодки спуститься в воду я не мог - громада
соседней баржи была рядом. Я видел, как мазутные пятна уходят под
ее брюхо.
Я прошелся по барже, остановился на носу.
С чугунного кнехта полого уходила в воду якорная цепь. Решение было
найдено. Я сел на цепь верхом, перевернулся вниз головой и стал
спускаться, перебирая звенья руками. Вскоре я был в воде. Покосился
на зловещую, нависшую надо мной железную кривизну и, оттолкнувшись
изо всех сил, поплыл вразмашку. Через несколько гребков страшное
чудище осталось позади. Меня несло уже с другой стороны баржи.
На песчаном берегу сидели люди, плескались
на мелководье детишки. Оттуда веяло покоем и миром. И я плыл туда.
Несмотря на то, что я поспал, силы мои почти
не восстановились. Я едва передвигался. Добирался до берега почти
вертикально, все время нащупывал ногой дно.
Наконец, коснулся его, встал на цыпочки.
Но отдыхать в таком положении было почти невозможно - течение сносило
и приходилось вытягивать шею, чтобы дышать.
Но подо мной была земля! Радостное чувство
стало подниматься во мне. Я сделал два шага и... захлебнулся. Дно
было неровное, попалась ямка. В этот раз хлебнул, как следует. Вынырнул
отяжелевшим, долго не мог откашляться. Плыть стало совсем трудно.
Последние метров двадцать вымотали меня окончательно. Пошатываясь,
я вышел на берег и свалился в теплый песок.
Дело было сделано. Но не было сил даже на
радость. Я лежал на животе и едва дышал. Попробовал повернуться,
и меня тут же вырвало. Поток мутной воды фонтаном исторгался из
моего измученного тела. Полегчало и я снова провалился в дремоту.
Очнулся от холода. Песок остыл, на пляже
почти никого не было. Солнце косыми лучами золотило песок, городской
берег был уже в тени. Я встал, разорвал зашитый на плавках карман,
вынул деньги и побрел к кассе. Купил билет, пошел на пристань. Подходил
"ОСВОД". Я встал в очередь, шагнул на трап, протянул билет,
и тут случилось непредвиденное. Тетка, служившая матросом на "ОСВОД"е,
схватила меня за плечо и отшвырнула от трапа.
- Хоть бы штаны надел, шпана несчастная!
Ух, как вы мне надоели!
Я сразу все понял. Раздетых ребят на паром
не пускали даже с билетом. Хулиганы все лето отравляли ей жизнь.
Они ныряли с парохода на середине реки, рискуя быть затянутыми под
винт. Это тоже было забавой городских мальчишек.
"ОСВОД" ушел без меня. Я ходил
по берегу и стучал зубами от холода. Знал, что паром вернется минут
через сорок, но ведь этой бабе, злой на весь белый свет, ничего
не объяснишь. Как быть? У меня давно подвело живот от голода, но
еще больше мучил холод. К возвращению пароходика я так ничего и
не придумал. Последние пассажиры прошли на паром, а я снова остался
на берегу.
Безысходность положения просто убивала.
Теперь я уже не знал, когда вернется "ОСВОД". Он ходил
не по расписанию, а по мере накопления пассажиров. Часа полтора
я слонялся по берегу. Солнце село, от реки тянуло холодом. Наконец
паром вернулся. Надо было что-то решать, минут через пять он мог
уйти.
Похоже, это был последний рейс. О том, какая
мне предстоит ночь, страшно было и думать.
Темнело. С замиранием сердца я снова полез
в противную, холодную воду. Зашел выше пристани и стал оплывать
паром. Капитан и тетка беседовали у трапа. Я подплыл с кормы к невысокому
борту, зацепился за что-то и влез на корму. Огляделся, прошмыгнул
в туалет и закрылся на задвижку.
Теперь я был спасен. Если бы даже меня здесь и обнаружили, пришлось
бы ломать дверь. Вскоре "ОСВОД" отвалил. Он развернулся
и пошел к городу. Никто меня не беспокоил, пассажиров почти не было.
Из своего убежища я смотрел на приближающийся берег.
Сколько же я пережил в этот день! Когда
до пристани оставалось метров двадцать, я выскочил из туалета, прошмыгнул
мимо опешившей тетки и прыгнул в воду. Через несколько минут я ступил
на мазутную гальку желанного берега.
В будке сторожа горел свет.
- Дяденька, тут ребята мои шмотки не оставляли?
Пьяный сторож очень удивился.
- Ты никак живой? А я уж за упокой тебя
помянул...
На грубо сколоченном из досок столе стояла
недопитая бутылка.
- Ну, герой! Бери свое барахло.
Он подал мне штаны и рубаху. Дома, едва
добравшись до постели, я упал и уснул.
На другой день около полудня скрипнула дверь,
и я услышал сквозь сон прерывающийся голос Хази:
- Бабушка, Юрка вчера пришел?
- А куды он денется? Дрыхнет вон... Не добудиться.
Хазя ворвался ко мне.
- Ура!
Потом распахнул окно и заорал во всю глотку:
- Парни, он живой!
Я выглянул во двор. Там стояли ребята
и радостно мне махали.
