| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

 

Об авторе.

ПИСЬМО ЛЮБИМОЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ

    Дорогая ЛИДИЯ ТРОФИМОВНА!
    Получил письмо из родной Перми и пробудилась уснувшая совесть моя. Как же так? Целая жизнь пролетела, полмира объехал, на разных людей насмотрелся, а ту, с кого всё началось, дорогую учительницу, милую Лидию Трофимовну, не навестил!
    Свинья я свиньёй, чем я могу оправдаться? Разве что чистосердечным признанием в грехах жизни моей, покаянным рассказом о том, на какие стези приводила Судьба вашего ученика, осмелюсь даже сказать - любимчика, тянутого за уши на медаль, но не получившего её, о чём он, слава Богу, не сожалеет.
    Нет, не зря я любил литературу и был тайно влюблён в свою учительницу. То и другое украсило мою жизнь и помогло мне стать дилетантом широкого профиля, чем я, признаться, горжусь, ибо постоянно вижу дилетантов узких, скучных, не способных ни анекдот в компании связно рассказать, ни женщину удивить.
    Итак, как же я попал в нашу славную Ш.Р.М.? По собственному разгильдяйству. Учёба моя началась в сорок третьем году в школе № 9, известной в Перми под именем "Муравейника". Ограничение свободы пришлось мне не по вкусу, но, не блистая талантами, я благополучно переваливался из класса в класс. Школу я не любил, но почему-то полюбил читать. Свободное время проводил либо гоняя с ребятами на лыжах, либо в детском отделе библиотеки.
    За несколько лет прочно запустил, а потому и возненавидел все виды математики. К старшим классам попытки мамы вмешаться в процесс учёбы уже не давали результата. Как с моими знаниями точных наук я добрался до десятого класса, мне самому непонятно. К этому времени я проводил свободное время не только в публичке, но и в театре, увлёкся классической музыкой. Оперу я полюбил сам, а к балету меня приобщил приятель. Он имел "блат" в театре и приглашал меня "смотреть ножки" в литерный ряд. Вы, дорогая Лидия Трофимовна, как известно, сами в прошлом балерина, а потому поймёте, что для шестнадцатилетнего парня это неотразимое зрелище.
    Итак, мою распрекрасную жизнь омрачала только школа. В десятом классе я понял, что экзамен по математике поднимается неприступной крепостью, взять которую мне не удастся. Опережая события и не взирая на протесты мамы, я бросил школу и устроился на работу в бригаду бурильщиков. Ежедневное общение с алкоголиками очень скоро убедило меня, что школа всё-таки человеку нужна. Осенью я поступил в десятый класс нашей Ш. Р. М. Тут мы с вами, дорогая Лидия Трофимовна, и познакомились.
    Оказавшись среди тех, для кого аттестат зрелости был подлинной путёвкой в жизнь, я устыдился прежнего разгильдяйства. Рабочие ребята и девушки иногда засыпали от усталости на уроках, во мне же кипела нерастраченная энергия. К тому же ещё не забылись кое-какие школьные знания. В этом и был секрет моей приличной учёбы в Школе Рабочей Молодёжи. Взявшись впервые в жизни за уроки, я вдруг обнаружил, что и в математике есть какой-то смысл. Другие предметы для меня труда не представляли.
    Поскольку литература в вашем исполнении, милая Лидия Трофимовна, была моим радостным спектаклем, вы заметили мой восторг и я стал вхож в ваш дом.
    Увы, счастливое время летит быстро, и выпускной вечер не заставил себя ждать. На торжественную церемонию я пригласил маму, которая после того, как я бросил "нормальную" школу, потеряла всякую веру в то, что из меня выйдет толк.
    Аттестаты выдавали по алфавиту. Директор поздравлял выпускников. Выдали Зернову, Захаровой и перешли к букве "И".
    - Ты что, позорить меня сюда привёл? - услышал я грозное шипение матери. - Где твой аттестат?
    Я сам ничего не понимал. Вы, Лидия Трофимовна, сидели в президиуме и улыбались с чувством исполненного долга. Сияющий директор пожал руку последнему выпускнику и обратился к залу:
    - Дорогие товарищи! С удовольствием сообщаю вам, что один аттестат сегодня мы выдать не можем. Поприветствуем того, кто претендует на медаль! Его фамилия...
    Это было для меня полной неожиданностью. Ни на что я не претендовал, а потому готов был провалиться сквозь землю. Мама была ошарашена.
    Медаль я, как известно, не получил, в Гороно по всем математикам выставили четвёрки. Но для меня это уже не имело значения, в институт я не рвался. Мне хотелось поскорее стать взрослым и я рвался в армию.
    Угодил я служить на Соловки.
    Соловками людей пугали. До революции преступников отправляли туда строить монастырь, после революции - невинных в тюрьму, устроенную в этом монастыре.
    Я о Соловках прежде не слыхал, а потому плыл на остров в Белом море без всякой боязни. Год жизни в сырой монашеской келье, жестокой муштры и старшинского беспредела проветрил мои мозги и заставил думать о будущей профессии.
    Самой приемлемой мне казалась журналистика. Дабы не свихнуться от армейской тоски, я стал писать заметки во флотские газеты. Писал я обычно к юбилеям деятелей культуры и искусства. Заметки стали печатать, чему я поначалу радовался. Но вскоре перестал узнавать написанное. Мои невинные опусы в напечатанном виде приобретали такой ура-патриотический окрас, что я диву давался. Оказалось, что о Пушкине или Чайковском можно говорить только в связи с великими достижениями нашей партии и правительства. Редакторы лихо правили мою явную политическую неграмотность и намекали, что если я хочу писать, придётся принять общие правила игры. Повеяло незнакомым мне раньше зловонием второй древнейшей профессии. "Выходит, за жалкие газетные гонорары и удовлетворение самолюбия я должен буду продаваться всю жизнь?" - подумал я и отказался от журналистики.
    На Соловках меня учили радиотехнике. За год в школе связи вбили профессию флотского радиста. Четыре года службы я отстукивал морзянку, но постигнуть суть колебательного контура так и не смог.
    Поэтому после демобилизации поступил в медицинский институт, чем снова приятно удивил маму. Она сама была врач, но прежде не замечала, чтобы её сын проявлял интерес к медицине. Она просто не знала, что мне просто некуда было податься: в технике я был дремуч, а журналистику уже понюхал. Вообще писать тянуло, но данных Льва Толстого я в себе не замечал. Так или иначе, решение было принято и, впредь не задумываясь о будущем, я взялся за изучение костей и связок.
    После долгого заключения на севере, я жаждал деятельности. Учился успешно, занимался общественной работой. После первого курса сел на велосипед и отправился смотреть родную страну. Покатил я почему-то в Ригу. До Ленинграда ехал около месяца. Город покорил мою романтическую душу. Не надеясь на успех, я подал заявление о переводе в столичный вуз и неожиданно получил разрешение. Вернувшись домой, с боем вырвал документы из пермского института и сбежал в Ленинград.
    О дальнейших злоключениях моих можно было бы написать отдельный роман. Тут были и нескончаемые "хвосты", и голодные недели, и ночные бдения на разгрузке вагонов. К тому же мне долго не давали общежитие и приходилось скитаться у земляков-художников, студентов мухинского училища. Однако на старших курсах я уже работал участковым терапевтом и пытался вникнуть в будущую профессию поглубже.
    К окончанию института я уже твёрдо знал, что так называемая "медицинская наука" состоит из вольного или невольного обмана больного и самообмана врача. Делом в медицине занимаются лишь хирурги, акушеры и стоматологи.
    К столь неутешительным выводам меня привела терапевтическая практика и беседы со своим профессором физиологии, с которым мы ходили в баню. Сидя на полке с вениками в руках, мы вели долгие беседы о работе хитрого механизма, называемого человеком. В этих беседах я убедился, что мои таблетки и пилюли этому механизму могут только повредить, так как лекарств, действующих избирательно на больной орган, в природе не существует. Любыми средствами больные не столько лечатся, сколько травятся, так как не только повреждённые ткани, но и все здоровые вынуждены мучительно освобождаться от введённой в них химии. Врачи обычно забывают об этом, да у них и выхода другого нет, и продолжают строчить с умным видом рецепты на свою и заморскую отраву. Понятно, они же не ходили в баню с профессором физиологии.
    В институте я первый раз женился. Жена моя была красавицей. Она носила русую косу и обладала тысячью достоинств, главным из которых считала своё происхождение - из Раевских. Имелись и недостатки. Она тоже была врач, но понять двусмысленности нашей профессии не могла. Она свято верила в силу лекарств и принимала их пригоршнями. Её честолюбивые претензии мне пришлось разрушить. Я выяснил у Ираклия Андронникова, что Раевские, на которых она так уповала, к Пушкину никакого отношения не имеют. Плодом нашего неразумного брака явилась дочка, но и она не могла спасти семью. Промучившись семь лет, мы разошлись.
     Одной из причин развода была моя врождённая независимость. (Обратите внимание, дорогая Лидия Трофимовна, как изящно я назвал собственный эгоизм. Чувствуете журналистскую практику?) До серьёзного отношения к семье я не дорос, а потому, женившись, не оставил ни одного из своих увлечений. Нет, я говорю не о женщинах. Просто разным интересным занятиям я уделял больше внимания, чем семье. Любил, например, болтаться по мастерским художников и посещать выставки. Об увлечении гипнозом стоит, пожалуй, рассказать подробнее.
    Таинства человеческой психики интересовали меня всегда. Лет в шестнадцать я пробрался в номер гостиницы к гастролировавшему тогда в Перми знаменитому гипнотизёру Мессингу. Очень уж он поразил меня своим выступлением.
    - Вольф Григорьевич, - с трепетом обратился я к нему, - скажите, а я так когда-нибудь смогу?
    - Никогда, мальчик, - безапелляционно заявил чародей, - для этого ты слишком ленив.
    Он был, конечно, прав, но в тоскливой мне медицине я невольно искал интересную нишу. Ею казалась мне психотерапия. Однажды я попал на сеанс гипноза, который проводила женщина. Мужское самолюбие взыграло во мне: "Женщина может, а я нет?" - и я засел в публичку для изучения теории и техники гипноза.
    Первой больной, которую я попробовал лечить, была выраженная неврастеничка, художник по профессии.
    - Уснёт или не уснёт? - мучился я сомнениями.
    И что вы думаете, дорогая Лидия Трофимовна, - уснула!
    Я был поражён. "Неужели, чтобы стать гипнотизером, нужна только чугунная попа? Неужели Мессинг ошибся?"
    Я почувствовал себя начинающим магом и приступил к лечению. Вскоре со всего города ко мне повалили больные. От чего я их только не лечил?! И поначалу всё шло прекрасно. У людей улучшался сон, аппетит, появлялась вера в выздоровление от терзавшего недуга. Я, как положено по науке, отбирал для сеансов неврастеников, функциональных импотентов, отчаявшихся от неразделённой любви девушек. Словом, всех тех, кому моё лечение явно помогало. Но через некоторое время ко мне повалили толпы тяжёлых хроников, которым помочь я был не в состоянии. Я стал отказывать, мне стали совать деньги. Наше поколение врачей было воспитано на принципе бесплатной медицины и мне это показалось дикостью, но и заставило задуматься.
"   Опять выходит надуваловка, да ещё почище терапии. Что я знаю о работе мозга? Ну, спят, ну, верят... Но о том, что при этом происходит в их "черном ящике" никто ни чего не знает. А отдалённые результаты моего шаманства? Больные после нескольких сеансов привязываются, как собачки, только в мою чушь и начинают верить... Э, с этим надо или кончать, или, наоборот, врать напропалую..."
    Я ушёл из психотерапии, но по просьбе общества "Знание" стал читать публичные лекции по гипнозу. Иначе говоря с его помощью показывать эстрадные фокусы. Почему люди спят и совершают на сцене все те глупости, которые я им внушаю, я не знал, но, как и другие гипнотизёры, выкручивался, ссылаясь на теорию Павлова о возбуждении и торможении. Снова в моей жизни получилось, как с колебательным контуром.
    Однажды на лекции мне рассказали о женщине, которая может взглядом передвигать предметы. Я этому, конечно, не поверил, но адрес записал. Так начались исследования известной Нинель Сергеевны Кулагиной, продолжавшиеся более десяти лет. Этой необыкновенной женщиной занималась группа ленинградских учёных, куда я входил как врач.
    Пришлось убедиться, дорогая Лидия Трофимовна, что невероятный феномен, действительно, существует. Нинель Сергеевна засвечивала взглядом плёнку в чёрном конверте, могла читать затылком, передвигала всевозможные предметы по столу силой напряжённого взгляда.
    Сейчас развелось множество экстрасенсов (а ещё больше лже...) и рассказы о парапсихологических исследованиях уже не кажутся одиозными, но двадцать лет назад нас принимали за сумасшедших и поносили в печати. Однако очень уж хотелось понять физический механизм странных явлений и мы упорно продолжали работу.
    Сейчас я могу сказать, что ни Кашпировский, ни Уро Геллер, ни один институт, занимающийся этой проблемой, не знает, что же происходит в "черном ящике". Не знаю и я, чему очень рад. Да, я этому радуюсь. Пусть природа подольше хранит свои тайны. Если бы человек узнал язык птиц или зверей, мы бы их давно съели.
    В медицине я всё-таки чему-то научился, по крайней мере профессионально лечить зубы. Эта профессия позволила мне не только кормить семью, но и путешествовать.
    Надо сказать, что через год после развода я снова женился. На этот раз Бог дал мне разумную жену. Она с искренним интересом относилась к моим занятиям, во всём сталась помочь и свято мне верила. К тому же хвалила меня за любой пустяк, к чему я не привык. Никаких ограничений своей свободы на этот раз я не чувствовал, а потому пользовался ею всё меньше и меньше. От такой женщины никуда не хотелось бежать. В знании жизни, её реальных трудностей она разбиралась куда лучше меня, но эта мудрость была не навязчивой и я учился семейной жизни без шумных эксцессов.
    Моя молодая жена работала на заводе, но мечтала о музыке. Летом я повёз её показать родную Пермь и она неожиданно потупила учиться в музыкальное училище. Я был этому рад, устроился на работу и два года мы прожили в Перми, упиваясь молодостью, любовью и красавицей Камой.
    По возвращении в Ленинград, я решил упорядочить свои знания в области искусствоведения. Ещё в студенческие годы я пытался пролезть во второй вуз, в Академию художеств. Сдавал экзамены, даже прошёл по конкурсу, но нелепые наши законы запрещали учиться сразу в двух институтах. Поэтому теперь после работы вместе с женой мы стали бегать по вечерам на трёхгодичные курсы при Эрмитаже. Затем год изучали древнерусское искусство, а позже я стал экскурсоводом по паркам и фонтанам Петергофа.
    Я водил группы, показывал приезжим Эрмитаж, я сам думал о том, как бы пораньше смыться из медицины. И придумал-таки!
    Резать курицу, несущую золотые яйца, я не решился, а, напротив, решил завести в курятнике дополнительного петуха, освоить ещё одну медицинскую специальность. Ею стала рентгенология, дающая право выйти на пенсию на десять лет раньше. С немалым трудом я прорвался на специализацию, сдал экзамены, получил ещё один диплом и на десять лет засел в рентгеновский кабинет. Из страха перед облучением начальство в этот кабинет лишний раз не суётся.
    Свою работу я освоил довольно быстро и у меня стало оставаться свободное время. Тут-то мне и пригодилась любовь к литературе - я начал писать.
    Поначалу я не задавал себе серьёзных задач. Вспоминал послевоенное детство, школу, первую любовь, нашу Ш. Р. М. и друзей по соловецкому заключению. Потом в моих опусах стала вырисовываться композиция, появилось нечто похожее на связные рассказы.
    Придумывать "из головы" я не умел, но прошедшее стало связываться в единую цепочку, личное сцепляться с социальным. Я понял, что в жизни всё оптимально и закономерно, всё совершается вовремя и все наши ошибки не случайны. Стала складываться целостная картина мира и мне показалось, что я начинаю, наконец, умнеть. Я уже неплохо расписался, но тут подвела старая привязанность - живопись.
    Болтать о живописи я научился давно, но за кисть браться не решался. Всё мне казалось, что Боги горшки обжигают. Даже повальное пьянство приятелей художников не могло меня разубедить, что они - Боги. Я смотрел на них с тем мистическим пиететом, с каким наивные больные смотрят на медицинский халат.
    Однажды в отпуске, где-то в горах, я увидел художницу, писавшую этюд. Долго с трепетом смотрел на это таинство и, наконец, решился:
    - Можно мне попробовать? - промямлил я.
    - Пожалуйста, можете даже писать с моей палитры.
    Так родилась моя первая картинка. Было мне уже тогда сорок четыре года. Когда мы вернулись домой, я пошёл в студию живописи и пошло, поехало... На несколько лет меня всё перестало интересовать, кроме моей мазни. Я бегал на этюды, писал пейзажи и натюрморты, копировал старых мастеров. Квартира наша пропахла красками и лаком, из под шкафов и кроватей торчали недописанные холсты. Бедная жена безропотно сносила весь этот творческий бардак.
    Однажды в гостях я увидел прекрасный вид Венеции. Этот романтический город с детства будоражил моё воображение. Закипело желание скопировать картину.
    - А вы успеете ли? - спросила хозяйка. - Вы же только на неделю приехали.
    - Успею! - И я помчался сколачивать подрамник.
    За два дня работы я успел сделать рисунок и чуть-чуть прописать небо. К вечеру, в отчаянии стоя перед холстом, я понял свою беспомощность. Подошла жена. И тут меня осенило:
     - Помогай, не успеваю!
    - Но как? Я же никогда кисть в руках не держала...
    - Главное, не трусь! У тебя получится.
Я притащил кусок стекла, выдавил краски и вручил ей кисть. В ужасе жена сделала первый мазок, затем другой... Три дня мы трудились с восхода до заката и - успели! Привезли готовую работу домой и с гордостью повесили на стену, где она и пребывает до сих пор.
    Жить нам, милая Лидия Трофимовна, стало совсем интересно. На работе я пишу рассказы, дома до ночи стою у мольберта. К художникам уж не бегаю, по выставкам ходим вместе. Зимой с женой в проруби купаемся, летом отправляемся с рюкзаками то в горы. то на лодках, а то и на конях. Стали за границу выезжать, к европейской культуре приобщаться.
    Между тем годы летели. Свой вредный стаж я отработал. У двух моих лаборанток обнаружили опухоли и я решил, что с этой профессией пора завязывать. К тому же мне постоянно не хватало времени, я ещё работал по совместительству в Духовной Академии. Как я, атеист, там оказался? Из любопытства. Хотелось разобраться в православии и посмотреть, что за люди наши духовные пастыри. В идейных-то мы давно разобрались.
    С преподавателями священниками у меня сложились дружеские отношения и скоро я понял, что они тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. Высокой духовности я у них не обнаружил, а потому верующим не стал. Напротив, увидел я, что многие прихожане куда более порядочны и духовны, чем те, к кому они приходят под благословение. А что касается Бога, то в зависимости от интеллектуального уровня он у всех их оказался разным: от примитивного деда с бородой до всевидящего духа. К тому же как врач, я видел, что в церкви толчётся психически больных людей ничуть не меньше, чем среди художников.
    Словом, отдав родине все долги, я, наконец, ушёл в отставку, то есть на пенсию.
    Радость обретённой свободы была так велика, что я сел на велосипед и покатил куда глаза глядят, точнее - на Байкал. Ехал я всё лето (кстати, проезжал через Пермь), ночевал в лесах и нищих деревнях, говорил со старухами, с проститутками на дорогах, с ворами и бродягами. Насмотрелся на всеобщее наше разорение и захотелось мне рассказать об увиденном. Понимал, конечно, что для осмысления государственной нашей глупости большой талант нужен, но хотя бы как-то, по-своему. Вернулся и снова засел за машинку, оставив на время живопись.
    Сведения о чудаке, ползущем на велосипеде через Сибирь, каким-то образом просочились а западные газеты и один француз, пенсионер и фанатик велоспорта, пригласил меня на следующий год прокатиться с ним из Москвы до Парижа. Мы собрали группу "молодых пенсионеров" и оправились через всю Европу во Францию. О, это было незабываемое турне! Мы катили два месяца через Финляндию, Швецию, Данию, Германию, Голландию и Бельгию. Я побывал во всех известных художественных музеях, наснимал сотни интереснейших слайдов.
    Француз организовал поход так, чтобы нас встречали в мэриях всех городов по пути следования, кормили и устраивали на ночлег. В ответ мы произносили пламенные речи за мир и дружбу между народами. Утренние газеты выходили с нашими физиономиями.
    Хитрый французик подгадал так, что в Париж мы въехали в их национальный праздник - День взятия Бастилии. Прямо на знаменитой площади, где некогда развалили тюрьму, нам вручили приглашения в Елисейский дворец, в гости к Президенту Миттерану. Президент нас, голодных с дороги, интересовал куда меньше, чем его роскошный обед. Не берусь перечислять изысканные блюда, которыми потчевали именитых гостей, явившихся во дворец прямо с трибун Елисейских полей, где проходил парад. Перепробовать их все было невозможно, но уж поверьте, дорогая Лидия Трофимовна, мы в тот день отомстили проклятой буржуазии за наше полуголодное население. К тому же я с восторгом фотографировал увешанных драгоценностями красавиц, с которыми дипломаты и генералы явились на приём. А как же - молодая любовница у французов - бон тон.
    В тот же день приехала в Париж моя жена. Мы провели чудесный месяц среди русских клошаров, художников, сбежавших на запад. Денег у нас, как и у них, не было и я предложил свои рассказы в эмигрантскую газету "Русская мысль". Неожиданно рассказы в редакции понравились, их купили и напечатали. У нас появились франки на Лувр, музей Родена и недорогие арабские магазины.
    Счастливый месяц в Париже пролетел, как один миг, и жене надо было возвращаться домой, а я, ранний пенсионер, мог побродяжничать ещё некоторое время.
    Знакомые художники как-то привели меня в русский ресторан, где их изредка подкармливали. Как уж получилось, не знаю, но хозяин ресторана проникся ко мне и заказал написать ему копию репинских "Запорожцев, пишущих письмо турецкому султану". Удивляясь собственному нахальству, я согласился, хотя прежде лица никогда не писал. Чтобы вам, дорогая Лидия Трофимовна, была понятна степень моего авантюризма, скажу, что размер репинского полотна два на два с половиной метра! Ничего подобного я прежде не писал. С утра до вечера я в ужасе лазил по полотну, размазывая на пузе краски. Казалось, что даже мой многострадальный велосипед смеётся надо мной. Удивительно, что посетители ресторана "Анастасия", где я слизывал репинский шедевр, не замечали моего дилетантизма. Испытание моё длилось почти три месяца. Как ни странно, хозяин остался работой доволен, а обо мне и говорить нечего. На заработанные деньги купил видеокамеру, но поснимать Париж в этот раз не пришлось, виза кончилась.
    На следующий год мы с женой поехали в Париж уже цивилизованно по приглашению потомков секунданта Пушкина Данзасов. С Петром Яковлевичем Данзас, человеком удивительной судьбы, отсидевшим в сталинских лагерях десять лет, я познакомился через его дочку Машу, которая впоследствии приезжала в Петербург. В литературном кафе "Вольф и Беранже" на Невском ей устроили овацию, чем она была изрядно смущена. Среди потомков русских дворян в Париже она ничем не выделялась.
    После отъезда жены я снова работал, но такого заказа мне уже не предлагали. Рисовал видя Парижа и продавал их туристам. Вечерами бродил по Монмартру, куда тоже мечтал попасть с детства. Ничего интереснее площади, где сто лет работают на глазах у публики художники и ночной жизни Монмартра нет на свете. В этот раз я снял любительский фильм о Париже.
    Любовь к путешествиям - болезнь заразная. С тех пор мы стали все деньги тратить на поездки. Побывали в Риме и Мадриде, Лиссабоне и Лондоне, Амстердаме и Копенгагене. Мы облазили все европейские музеи, побывали в сказочной Венеции, которую когда-то с таким упоением рисовали. Словом, будет что вспомнить на старости лет.
    Ну а что теперь?
    Сижу дома, царапаю помаленьку. Пишу рассказы, записываю соображения о жизни. Вот сегодня мне исполнилось, чёрт возьми, пятьдесят семь лет. Это, пожалуй, немало. Но, с другой стороны, я пишу моей дорогой учительнице, которой можно только позавидовать - я слышал, что недавно вы, Лидия Трофимовна, отметили своё девяностолетие! Поздравляю, здоровья вам и светлого ума, которым вы всегда отличались!
    Есть у меня рассказ о том времени, когда мы, ваши ученики, собирались в вашем гостеприимном доме, пили чай с дешёвой докторской колбасой, травили анекдоты, читали Блока и Есенина и не ведали, что в нашей весёлой компании был "стукач". Знали ли вы об этом? Не узнал бы и я, да вызвали меня после армейского отпуска, который я наполовину провёл у вас, в секретный отдел части и предложили рассказать, как это я, комсомолец, угодил в компанию антисоветчиков, почти "врагов народа". Всех, кто бывал у вас, перечислили по фамилиям и пригрозили мне изгнанием из комсомола и дорогой, подальше Соловков. Было это, помнится, в пятьдесят шестом году, уже после смерти Сталина.
    Дело замяли, так как частью командовал Герой Советского Союза и у него из-за "паршивой овцы в стаде" должна была полететь звезда Героя.
    Вот такая была со мной армейская история. Но она, слава богу, на дальнейшей жизни не отразилась.
    Вот примерный рассказ о жизни и приключениях вашего ученика, бродяги и дилетанта Юрия Зверева. Долгие годы я занимаюсь тем, к чему меня склонили прирождённый авантюризм и нахальство. Эти славные качества заставили меня исписать кучу бумаги и увешать своими живописными опусами квартиру. Если к этому прибавить многолетнее дворничество, фотографию и переплётное дело, то, согласитесь, получается довольно широкий профиль. А представьте себе, что было бы, если бы я получил медаль, без экзаменов поступил в институт и всю жизнь проходил по одной дорожке?!
    Бр-р-р... Страшно подумать! Всю жизнь я благодарен вам, дорогая Лидия Трофимовна, что не дотянули меня до медали.
    Привет милой сердцу Перми, нашим общим знакомым и вашим родным. Я горжусь, что у меня есть учительница, приобщившая меня к литературе и сделавшая мою жизнь счастливой. Правда, этому помогала моя замечательная жена, которая шлёт вам свои поздравления и тихую благодарность. Здоровья вам и счастья!

2 июля 1992 г.
Ваш Ю. Зверев

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

WiR.ru - ОКНО в РуНет.
Каталог. РЕЙТИНГ. Поиск. Статистика. Только ПРОВЕРЕННЫЕ русскоязычные
сайты. У нас плохого НЕТ
Поисковый каталог
UAstart.com - здесть есть все!
VIRUS
Arex.ru

© 2002-2007 Юрий Зверев, e-mail: zverev-art@narod.ru
Cоздание и сопровождение сайта: Тамара Анохина

Hosted by uCoz