С Даниилом Александровичем Граниным мы не раз встречались,
но долго не были знакомы. Много лет каждый из нас в отдельности помогал
удивительной женщине - Евдокии Николаевне Глебовой, сестре П.Н. Филонова,
выдающегося художника, основателя "аналитического" искусства,
одного из столпов авангарда двадцатых годов.
В те годы в моей жизни происходили крутые перемены. Совсем по Данте
"земную жизнь пройдя до половины, я заблудился в девственном
лесу". Своего дома у меня не было, и я скитался по мастерским
друзей - художников. Видя мое положение, Евдокия Николаевна пригласила
меня к себе. Ей было уже к восьмидесяти, и жить одной становилось
все труднее. Я с радостью согласился и поселился на Невском в комнатке
без окон, но с кушеткой и абажуром, свисающим с потолка. Стены комнатки
были увешаны странными, непонятными мне, работами Филонова.
Жизнь Евдокии Николаевны заслуживает отдельного рассказа. Сейчас я
только хочу заметить, что в тяжелые годы гонений на искусство первых
лет советской власти, в годы, когда шельмовали лучших художников,
а об их выставках не могло быть и речи, Евдокия Николаевна бережно
хранила работы брата. Она всегда верила, что придет время, и художники-авангардисты
займут свое место в истории русской живописи. Она знала, что работы
Павла Николаевича будут среди первых в этом ряду.
Надо сказать, что, несмотря на официальное отношение, всегда находились
люди, способные верно оценить это искусство. Гранин был среди них.
Он приходил в гости к Евдокии Николаевне, и они подолгу беседовали
в ее комнате. Я же сидел в своем закутке и писал горестный дневник
своих скитаний. К Евдокии Николаевне приходили коллекционеры, художники,
немногие бывшие ученики ее брата. С большинством из них я не был знаком,
а потому не считал себя вправе мешать их разговорам.
Евдокия Николаевна, беспокоясь о судьбе работ, предлагала Гранину
взять их к себе на хранение, но Даниил Александрович отказался. Он
понимал, какую ответственность налагает филоновское наследие. Но по
ее просьбе он хлопотал об устройстве Евдокии Николаевны в Дом ветеранов
сцены. В прошлом она была певицей, выступала в концертах с Качаловым
(я видел у неё старую афишу), а затем работала много лет преподавателем
вокала во Дворце культуры.
Жизнь в коммунальной квартире при недоброжелательном отношении соседей
к ее многочисленным гостям, тяготила ее. Я приносил ей продукты, помогал
по хозяйству, водил ее в молочное кафе, где она любила посидеть, глядя
на молодежь. Долгими зимними вечерами мы с Евдокией Николаевной описывали
рисунки Филонова, составляли, как умели, их каталог. Днем я пропадал
на работе и потому с Даниилом Александровичем встречался редко.
Через несколько лет, уже после смерти Евдокии Николаевны, мне потребовалась
его помощь. Дело в том, что меня занимала судьба одного старого деревянного
дома на улице Профессора Попова. Я вспомнил, что у меня есть его телефон,
и мы договорились о встрече.
Открыла мне жена Даниила Александровича. В рубашке и домашних брюках
вышел хозяин. Мы поздоровались, как старые знакомые. Гранин пригласил
в комнату.
У дома, о котором я пришел рассказать писателю, была интересная история.
С давних времен жил в нем профессор Академии Художеств Матюшин. Его
жена, Ольга Константиновна, была художницей. Семья придерживалась
передовых взглядов, поддерживала дружеские отношения с молодыми поэтами
и художниками. Кого только не было в их гостеприимном доме!
Маяковский, приезжая в Питер, снимал пальто перед большим старинным
зеркалом и шутил: "Приятно, черт возьми, встретиться с умным
человеком!" При этом он раскланивался собственному отражению.
Бывали здесь Велемир Хлебников, Василий Каменский, читала свои стихи
Елена Гуро, заходил на огонек Алексей Толстой. Филонов, живший неподалеку,
на набережной Карповки, времени терять не любил, работал по шестнадцать
часов в сутки, но и он иногда заходил к гостеприимным Матюшиным.
Перед войной Михаил Васильевич Матюшин умер. В блокадные дни в холодном
опустевшем доме Ольга Константиновна оставалась одна. Она, опухшая
от голода, еле ходила. Однажды вечером постучался к ней вызванный
с фронта для работы на радио писатель и драматург Всеволод Вишневский.
За свои репортажи с передовой он пользовался в блокадном городе большим
авторитетом. Горячими рассказами о героизме наших солдат, страстными
призывами выстоять, он поддерживал духовные силы голодающих ленинградцев.
Вишневский имел воинское звание, он был откомандирован в Ленинград
армейской газетой и питался по военному пайку. Он, как мог, поддерживал
Ольгу Константиновну, приносил ей то хлеб, то кашу в стеклянной банке.
В блокадные дни дома не отапливались, и жители окружающих домов сожгли
в буржуйках не только все заборы, но и немало старинной мебели. Дело
дошло и до того деревянного дома на улице Профессора Попова. Домоуправление
решило разобрать его на дрова. Много квартир пустовало, и переселить
одинокую замерзающую женщину было нетрудно.
И тут на защиту знаменитого дома встал Всеволод Вишневский. На всех
уровнях он доказывал, что этот дом в будущем станет музеем и его необходимо
сохранить. Он дошел до Смольного и отстоял дом.
Когда я узнал эту историю, я пришел в дом номер десять по улице Попова,
но оказалось, что его теперешние жильцы даже не слышали о прежних
обитателях. Ольга Константиновна давно умерла. Всю войну она вела
дневник и в сорок шестом году на его основе написала "Повесть
о жизни" - первую книгу о ленинградской блокаде.
Я подумал, что для этого знаменитого дома время пришло, и решил поговорить
с Граниным о возможности устройства в нем литературно-художественного
музея.
С грустью выслушал Даниил Александрович мою взволнованную речь.
- Это невозможно, - сказал он.
- Почему?
- Я шесть лет занимался созданием музея Блока и знаю, чего это стоит.
К тому же я давно не у руля Ленинградского отдела Союза писателей.
- Ну, и что же? Главное, заинтересовать начальство, а вы, с вашим
авторитетом...
- С авторитетом? Знаете, что мне сказал секретарь обкома партии Романов:
"Надоели вы мне с этим Блоком! Забываете, Гранин, что наш город
в первую очередь - город революционной и трудовой славы, а уж потом
- литературной!" Так что Пушкин и Блок - это у нас теперь второстепенно...
Увы, не суждено было появиться в нашем городе еще одному музею.
Запомнилась мне и другая встреча с Д. А. Граниным.
Среди моих знакомых появился необыкновенный человек - Саша Павлов.
Все у него било через край: физическое здоровье, исследовательский
зуд, идеи. Он искал, куда приложить свои силы и однажды прочитал в
"Комсомолке" об удивительном путешествии.
В начале тридцатых годов дальневосточный охотник Глеб Леонтьевич Травин
проехал за четыре года на велосипеде вдоль границ всего союза, включая
и побережье Северного ледовитого океана. Саша решил повторить его
поход.
Для путешествия вдоль северных границ он сконструировал велосипед,
который устанавливался на лыжи и мог ходить под парусом. Свою жизнь
он подчинил подготовке к походу. Стал заниматься атлетизмом, есть
сырую рыбу и мясо, готовить экипировку. Отговорить его от этой "безумной"
затеи не могли ни друзья, ни жена, ни мать. Своим путешествием он
хотел показать неограниченные возможности человеческого организма.
Саша хорошо понимал гибельные опасности задуманного, а потому не отказывался
от дельных советов.
Видя Сашину непреклонность в задуманной авантюре, мне ничего не оставалось,
как помогать ему в подготовке к походу. Другие, в том числе и его
жена, считали идею диким безумством и не могли её поощрять.
Я знал, что Гранин был другом директора института Арктики и Антарктики
известного полярника Трешникова. Мне казалось, что через институт
можно наладить хоть какое-то слежение за одиноким путешественником.
Я привел Сашу к Даниилу Александровичу и попросил рассказать о задуманном
предприятии. Гранин внимательно слушал Сашу, стараясь выяснить, кто
перед ним - одержимый исследователь или просто ненормальный. Разговор
длился часа три. В конце концов, Гранин склонился к положительному
мнению. Он убедился, что Саша действительно продумал все до мелочей.
Он дал телефоны двух врачей, только что вернувшихся из антарктической
экспедиции, но в поддержке Трешникова отказал.
- Не могу. Сейчас не время одиночек, - сказал он. - Институт не может
нести даже моральную ответственность за вашу жизнь. Я не буду обращаться
к директору.
Прямой ответ Гранина мне понравился. Мы, признаться, особенно и не
надеялись на поддержку официальной организации.
- Ну, как тебе Гранин? - спросил я Сашу, когда мы вышли.
- Нормальный мужик, честный. Но у каждого своё дело. Он пишет книги,
а я сконструировал велосипед.
Через несколько дней я позвонил Даниилу Александровичу:
- Каким вам показался Саша?
- Удивительная личность. Такие покоряют вершины и исследуют мир, ничего
не принимая на веру. Если бы он прошел свой маршрут, обязательно написал
бы о нем. Необыкновенный человек!
Саша Павлов погиб. В его честь я совершил путешествие на велосипеде
от Ленинграда до Байкала. А его маршрут прошли мои товарищи, пенсионеры
Басовы, Роза и Павел. За четыре с половиной года они обошли нашу страну
пешком вдоль границ, включая побережье Северного ледовитого океана.
Супруги доказали безграничность человеческих возможностей, но это
уже другая история, о которой я когда-нибудь напишу.
Последняя встреча с Даниилом Александровичем Граниным
состоялась у меня весной 1999 года. Он прочитал мои рассказы, одобрил
их и дал рекомендацию в Союз писателей. Несмотря на медицинское образование,
я всегда считал себя литератором, но с этого времени это занятие стало
моей профессией.
