МИЛОЧКА
Каждую осень городские шофёры ездили в
колхозы на уборку картошки. В этот раз в бригаду попал и я.
Ночные бдения над бредовыми записками и
беспокойный сон на стульях в шофёрской раздевалке мне так осточертели,
что я этому обрадовался.
Нас, восемь мужиков, разместили в просторном
сарае, бывшем коровнике. Председатель принёс прожжённые сигаретами
тюфяки. Мы набили их сухим сеном и разложили по углам рядом со своими
котомками. Кормить обедом нас обещали в колхозной столовой, а вместо
бани показали пруд, в котором летом купались деревенские мальчишки.
Магазин в деревне был, но по случаю уборочной, водку в нём не продавали.
В первую же ночь Сенька, весельчак и матерщинник,
привёл в сарай женщину. Утром, когда мы отправились в контору за
нарядами, женщина ещё спала сладким сном на Сенькиной лежанке.
Весь день мы возили ящики с картошкой, которую
убирали весёлые студенты. Их разместили, как и нас, в бывшем коровнике,
только в соседней деревне. После хрущевских реформ согнанные в колхозное
стадо частные коровы от бескормицы и болезней быстро передохли и
коровники опустели.
Девушки шли за трактором и собирали в ящики
картошку, парни грузили их на наши машины. В работе и шутках день
пролетел незаметно. Вечером, когда мы вернулись домой, нас встретила
Сенькина подруга. На длинном, грубо сколоченном столе, дымилось
ведро варёной картошки. Рядом на газете были разложены огурцы, помидоры
и лук. Тут же стояла миска с солью.
Ребята, не ожидавшие такого приёма, радостно
загалдели. Один полез в рюкзак за консервами, другой за привезенной
из города бутылкой. Ужин прошёл весело. Мужики на всё лады расхваливали
достоинства хозяйки и жалели глупого Сеньку, который укатил куда-то
с поля и не пришёл на ужин.
Сморённые усталостью и горячей картошкой
ребята скоро разошлись по своим углам, а Мила, так звали женщину,
стала убирать со стола.
Я сидел на брёвнах, курил и наблюдал за
ней. Милочке было слёгка за тридцать. Её доброе круглое лицо выдавало
деревенское происхождение, но по репликам за столом я понял, что
она из города.
- Ты не местная? - Спросил я.
- Нет, - ответила она, потупившись.
- В гостях?
Женщина смутилась.
- Сосланная я.
- Как это?
- Обыкновенно. На сто первый километр.
- За что?
- Ну... В олимпиаду.
- В какую олимпиаду?
- Ты что, забыл? В прошлом году была.
- Ну, и что?
- Вот и сослали нас. С Московского вокзала.
Тогда в облавах много девчонок переловили.
Постепенно я начал понимать, о чём речь.
В городе перед олимпиадой вылавливали проституток. Об этом и в газетах
писали.
- И как же ты?
- Ничего. У бабки Татьяны живу. Она добрая.
А ты не знаешь, где Семён?
- Не знаю. Да куда он денется? Завтра же
на работу.
- Ну, я подожду. Ты не угостишь сигаретой?
Мила присела рядом, закурила.
- У бабки хорошо... Огород, коза, вода чистая...
Устала я от города.
- Понимаю.
Тёплый вечер бабьего лета сгущался в бархатную
ночь. Мы сидели и беседовали. Вскоре совсем стемнело.
Вдалеке затарахтела машина. По шуму двигателя
я узнал Сенькин грузовик.
- Вот и Семён приехал, - сказал я.
- Да пойду встречать, - Милочка, потушив
сигарету, поднялась с бревна.
Сенька лихо покатил к нашему сараю. Брёвна,
на которых мы сидели, не попали в полосу света от его фар. Мила
сделала шаг навстречу машине, но из кабины раздался женский смех.
Мила остановилась. Сенька заглушил мотор, выключил фары и что-то
негромко сказал девушке. Потом, стараясь не шуметь, он приоткрыл
нашу дверь и светлое платье скользнуло в сарай.
Милочка стояла и молчала.
- Пойдём, я тебя домой провожу, - я взял
её за руку. Мы шли молча. Мила как-то ориентировалась во тьме, и
вскоре мы оказались у дома бабки Татьяны.
- Прощай. - Сказал я без всякой надежды
увидеть её ещё раз.
- А ты разве не зайдешь?
- Н-нет... Спокойной ночи.
- До свидания.
Я почти ощупью отыскал наш сарай и улёгся
на свой тюфяк.
На следующий день, когда мы вернулись с
работы, к моему удивлению нас снова встретило ведро варёной картошки.
У стола хлопотала Мила, раскладывая по мискам солёные огурцы. На
Сеньку она не обращала никакого внимания. Он тоже помалкивал.
После ужина я снова проводил Милочку домой.
У калитки нас встретила бабка Татьяна.
- Мил человек, ты, вроде, с машиной. Дрова
у нас заготовлены, с зимы в лесу гниют. Помоги, ради Бога, вывезти.
Не за так, я тебе с пенсии бутылку поставлю.
- Помогу, бабка. Только после уборки.
- Вот, спасибо! Сразу человека видать!
На другой день, вернувшись с работы, мы
обнаружили, что в сарае подметено, наши лежанки аккуратно взбиты,
а мои, скомканные в мешке рубахи, постираны. Ужин тоже был на столе.
- Ну, Мила, не зря тебя Степан провожает.
Не зевай, он у нас холостой, - подтрунивали ребята. Вечером я опять
проводил Милу домой. У калитки Милочка спросила:
- Стёпа, а ты не больной?
- Почему?
- Ну, скромный очень. Может раненый? Ребята
говорили, что ты воевал.
- Когда это было... Здоров я, Милочка, не
беспокойся.
- Странный ты, Степан, всё же.
- Какой уж есть. До свидания.
Уборочная шла две недели. Всё это время
Милочка домовничала в нашем сарае. Одному зашивала штаны, другому
стирала, третьего лечила. Ребята сложили из кирпича у сарая плиту,
и горячий ужин всегда встречал нас.
Наконец, картошка была убрана. Студенты
уехали. Наутро и нам предстояло покинуть колхоз. Ребята решили отметить
окончание работы. Денег собрали на пол-ящика водки. В магазин за
сорок километров выпало ехать мне.
- Дуй, Степан. Колбасы возьми на закуску
или тушёнки.
Я засунул деньги подальше, вышел, но подумал
и вернулся.
- Ребята, - обратился я к шофёрне, - а как
же Милочка? Она же за нами, как за детьми малыми, ухаживала.
В сарае воцарилось молчание. В суете сборов
о ней как-то забыли. Сегодня они с бабкой топили баню, и она не
приходила. Каждый из нас мог вспомнить Милочку добрым словом, но
после почти двухнедельного поста душа у ребят горела.
- М-да ситуация... - протянул Сенька.
- Неладно вышло, - добавил дядя Миша, самый
старый из нас, - Степан верно говорит.
- Ну, ладно, жених, - вскинулся Семён, -
тут денег и на водку хватит, и на подарки. Привези ей платье какое
или ещё чего... Верно, ребята?
- Правильно! Валяй, Степан, только не загуляй.
Через час я входил в районный универмаг.
- Девушка, - обратился я к симпатичной продавщице,
- подберите хорошему человеку, что вам нравится. Вот деньги.
Я выложил половину суммы.
- Чтобы, как себе на свадьбу... И размер
вроде бы ваш, и тоже красивая.
Польщенная продавщица принесла пустую коробку.
- Халат шелковый нравится?
- Очень.
- А эта косынка?
- Великолепная.
- Духи положить?
- Обязательно.
- А бусы янтарные?
- Тоже.
Денег хватило и на водку и на колбасу. На
обратном пути мой самосвал летел, как на крыльях. Я остановил машину
у дома бабки Татьяны. Открыла мне Милочка. Свежая, раскрасневшаяся,
она готовила чай. Бабка ещё не вернулась, стирала в бане.
- Милочка, это тебе подарки от ребят.
Я протянул ей коробку.
- Что это, Стёпа?
- Посмотри.
Мила открыла коробку.
- Это всё мне?
- Тебе.
Милочка села на лавку и заплакала.
- Что с тобой?
- Стёпочка... Мне же никогда не дарили подарки.
- Значит, счастье впереди.
- Счастье... - Милочка утёрла слёзу.
- Не плачь, всё будет хорошо.
Я шагнул к двери.
- Разве ты не останешься?
- Меня ребята ждут.
- А я?
- Извини, мне надо идти.
Мила
подняла коробку и швырнула её мне в лицо.
- Забирай!
Я обнял Милочку и остался.
Мужики чуть не поколотили меня, когда мы
с Милой, наконец, доставили им водку.
Через неделю я выписал в конторе завода
путёвку на машину и на выходные приехал в деревню.
С утра мы с Милой возили из лесу дрова,
потом пилили их. Обрадованная бабка Таня уложила нас спать в горнице,
а сама устроилась на печи за занавеской. Провожали меня, как родного.
Всю зиму я ездил на выходные к Милочке.
Мы мирно беседовали, пили чай, гуляли. Бабка привыкла ко мне, иногда
ставила на стол "маленькую". Милочка, встречая, сияла
радостной улыбкой. Мы были счастливы. Лишь однажды в часы нашего
свидания Мила показалась мне грустной, но на мои расспросы отвечала,
что ей просто нездоровится.
Вернувшись в этот раз из деревни, я заболел.
Болезнь была противная и непривычная. С диагнозом: "острая
гонорея, уретрит" я угодил в больницу. Из-за вечного моего
истощения лечение затянулось надолго, потом на заводе шли авральные
работы, и я не мог вырваться в деревню. Когда, наконец, приехал,
побледневшая, растерянная Милочка упала на колени.
- Стёпа, убей... Я была в городе, всё знаю...
- Ты что, Милочка? А ну-ка, грей чай, я
промёрз с дороги.
- Прости, Стёпочка! Прости меня, подлую...
Я поднял её с пола, но она долго ещё не
могла успокоиться, несмотря на наши с бабкой уговоры.
Когда Милочка пришла в себя, мы сели за
ужин, и она рассказала, что её разыскали два моряка, старые клиенты.
Отказать было невозможно. Пьяные, они не обращали внимания ни на
бабкины причитания, ни на её угрозы. Они и заразили Милочку, но
узнала она об этом позже, уже после моего отъезда.
Видя, что конфликт улажен, бабка Таня достала
бутылку, но от вина я отказался. После лечения врачи запретили мне
пить в течение месяца.
После ужина мы погуляли и легли спать в
одну постель. Я не трогал Милочку, только ласкал её, плачущую. Я
не мог ей объяснить, что после этого лечения врачи запрещают на
время не только алкоголь.
В понедельник рано утром я уехал в город,
надо было поспеть на работу. Два дня меня не покидала тревога, а
в среду на завод приехала бабка Татьяна. Я прибежал на проходную.
- Стёпа, - кинулась ко мне бабка, - беда-то
какая! Милка повесилась!
Я прыгнул в машину, посадил Татьяну, и мы помчались
в деревню.
- Как это случилось?
- После твоего отъезда она, как помешанная,
была. Всё плакала. Говорила: "Не побил меня Степан, значит
- не простил... Не простил! Жить больше не хочу...". Я думала,
выплачется, успокоится, а она - вон как...
Через день мы с бабкой похоронили Милочку
на деревенском погосте.
