| главная | об авторе | гостевая | форум |
.

Жизнь нередко сводила меня с людьми удивительными.
    Знаете ли вы, что у Горького была внебрачная дочь? И я не знал, пока не увидел ее воочию.
    В порядке сюрприза с ней познакомила меня одна парижская дама, Ева Зингер. Она вообще любила удивлять. Однажды показала фото, где была снята в обнимку с первым космонавтом Юрием Гагариным.
    - Как это вы сподобились? - спросил я.
    - А мое ателье? - В прошлом Ева держала модную мастерскую. - Вот и привели ко мне Юру с Валентиной. Без зазнайства парень, настоящий русский. Эх, была бы я помоложе...
    Однажды Ева пригласила меня в гости к своей подруге.
     - Уж вы поверьте, не пожалеете, - заговорщически произнесла она, - только потерпите немного, мне надо договориться.
    Я знал, что в Париже наскоком в гости не ходят, и терпеливо ждал две недели. К кому мы должны отправиться, Ева не говорила. Наконец визит состоялся. Ее подруга жила в мансардном этаже старого доходного дома. Однако в центре Парижа мансарды, в которых прежде жила прислуга, были давно перестроены в уютные квартиры.
    Дверь открыла невысокая худенькая старушка. Держалась она подчеркнуто прямо, смотрела внимательно и строго. Она провела нас в гостиную, где на большом столе уже было все приготовлено для чая. Мебель в квартире была старая в стиле модерн начала века. На стенах висели картины, рисунки под стеклом и множество балетных фотографий. Не взирая на протесты, хозяйка усадила нас за стол. Она была русская, и ей хотелось поскорее услышать новости из России.
    Ее лицо мне кого-то напоминало. Я пригляделся и понял, на кого она похожа.
    - Нина Александровна, вам прежде не говорили, что вы похожи на Горького?
    - Господи, и вы тоже... - невольно поморщилась старушка. - А на кого же еще я должна быть похожа?
    - На родителей.
    - Вот именно. Опять ты, Ева, со своими шутками? - Обратилась она к подруге. - Могла бы предупредить человека. Знаешь ведь, что мне это надоело.
    Я не понимал о чем речь, но видел, что допустил какую-то бестактность.
    - Извините, если что не так...
    - Все так. Ева любит новых знакомых разыгрывать. Да, Алексей Максимович в моем происхождении лицо не последнее, но отцом я считаю Александра Тихонова. Он меня воспитывал.
    - Как это "лицо не последнее"? - все еще недоумевал я.
    - Об этом спросите у Володи Познера.
    - У какого Познера?
    - Вашего телеведущего. Он любит на эту тему посудачить. Впрочем, не обижайтесь на старуху. Расскажите лучше о Питере. Это моя родина.
    Я стал отвечать на ее вопросы, постепенно соображая, что беседую с дочерью Горького, о которой прежде ничего не слыхал. Как только я это понял, я постарался перевести разговор с ответов на вопросы. Когда Нина Александровна увлеклась рассказом о прошлом, я вынул репортерский диктофон. Рассказчица слегка удивилась, но так как Ева представила меня литератором, то есть почти журналистом, против записи беседы не возражала.
    - Вы слышали об издательстве "Всемирная литература"? После революции Горький задумал издать всю мировую классику. Один каталог состоял из ста двадцати страниц. Руководить изданием он поручил старому приятелю, бывшему когда-то репетитором детей Марии Федоровны Андреевой от первого мужа, Александру Тихонову. Жена Тихонова Варвара Васильевна, моя мать, исполняла обязанности секретаря писателя. Последствием их дружбы стало мое появление на свет.
    Александр Николаевич был человеком добрым и ответственным. Он был вторым мужем мамы. Мама пришла к нему с трехлетним сыном Андрюшей, с которым Тихонов моментально нашел общий язык. В первый раз она вышла замуж рано, сразу после гимназии, за сына банкира. Привлекло ее не богатство, а широкая эрудиция жениха. Он был прекрасно образован, любил философию, знал толк в балете и собирал картины старых мастеров. Когда я подросла, уже в эмиграции, мы подружились. Он рассказывал мне, что в его коллекции был даже Джорджоне. Кровать в его спальне по преданию принадлежала Екатерине Второй, а рабочий стол украшала бронзовая ножка Тальони, воспетой Пушкиным.
    Однако все эти красоты не принесли счастья моей матери, и с трехлетним сыном на руках она ушла от Анатолия Шайкевича. Причина их развода осталась мне неизвестной. Мама была женщина решительная. Она поселилась где-то на Песках и поступила на Бестужевские курсы.
    Новый муж не мог нарадоваться на красавицу-жену, а мама подлинно была красавицей. Мое появление на свет он встретил с восторгом. Скорее всего, ему долго была неизвестна тайна моего рождения, а когда внешнее сходство стало лезть в глаза, он уже привык считать нас с Андреем своими детьми. Сотрудничество Тихонова, Горького и моей мамы продолжалось.
    Жили мы на Большом проспекте Петроградской стороны. Воспитывала меня, главным образом, бабушка Юлия Анфимовна. Дом наш был гостеприимным, его посещали многие известные люди.
    С некоторыми из них я познакомилась в день празднования моего пятилетия. Два приятеля моего брата, гимназисты Жорж и Володя Познеры, сконструировали какой- то электрический прибор. Они дали мне в руки два провода и крутанули ручку прибора. Эффект был ошеломляющий. Гости услышали мой крик и последующий за ним плач. Прибежал Алексей Максимович, взял меня на руки и унес к столу. Успокаивали меня все сразу: Корней Иванович Чуковский, Леонид Борисович Красин, писатель Лодыжников, Александр Николаевич Бенуа и родители проказников Познеры. Во главе стола возвышался Федор Иванович Шаляпин и, не обращая внимания на мой рев, ел ложкой по два пельменя сразу. Когда я это увидела, сразу успокоилась и рассмеялась. Рядом с Шаляпиным сидела Мария Федоровна Андреева и смотрела на Горького неодобрительно. Должно быть, она знала, почему Горький со мною так нежен.
    В восемнадцатом году из-за наступающего голода и революционной неразберихи нас с бабушкой и гувернанткой отправили на Урал к деду Тихонову. Мы жили напротив двухэтажного зеленого дома, огороженного высоким забором. У его калитки всегда дежурили красноармейцы. Мы знали, что в этом доме заключена царская семья.
    Летом дедушка вывозил нас на дачу, окруженную лесом. В конце июля среди дачников вдруг прошел слух, от которого все замерли и стали спешно собираться в город. Из шепотов и пересудов взрослых я поняла, что в Ипатьевском доме расстреляна царская семья. Их тела облили известью и сбросили в старую шахту на Гореловском кордоне, неподалеку от нашей дачи.
    Люди стали обходить стороной страшный дом, а я вообще боялась на него смотреть. На дачу мы больше не выезжали.
    Гражданская война быстро докатилась до Екатеринбурга. Сначала его заняли белые, потом красные. Жить на Урале стало опасно и бабушка приняла решение возвратиться в Питер. Две недели в завшивленых теплушках мы добирались домой, но попали не на Большой проспект, а в дом Анатолия Шайкевича, бывшего маминого мужа. В надежде, что под покровительством друзей пролетарского писателя его дом не будет разграблен, Шайкевич попросил Тихоновых пожить у него, а сам уехал в Финляндию. Уехал и не вернулся.
    Дом, где мы поселились, соседствовал с особняком балерины Ксешинской. Из окон нашего дома был виден ее двор. В особняке при советской власти устроили приют для слаборазвитых детей. Я любила наблюдать за их играми. Любимым развлечением этих ребят было разбивать о каменную стену фарфоровые статуэтки. Однажды я видела, как они во дворе рубили топорами белый рояль.
    - Нина Александровна, это уж совсем интересно: сначала приближенная к царю балерина, затем Ленин, потом полоумные разбойники, затем Музей Революции, а теперь снова экспозиция, посвященная Кшесинской. Получается, что особняк - символ всей нашей истории.
    - Похоже на то.
    - Но что же было дальше?
    - К зиме выяснилось, что жить в громадном не отапливаемом доме-музее невозможно. Дрова были на вес золота, а денег у нас не было. Продавать вещи сбежавшего хозяина родителям не приходило в голову, и, промучившись ползимы, мы вернулись к бабушке на Большой проспект. Вскоре мы узнали, что драгоценная коллекция Шайкевича была разграблена.
    - А почему ваша мама не сопровождала вас на Урал?
    - К тому времени мама уже жила в доме Горького.
    Алексей Максимович был кумиром молодежи. Не удивительно, что ее ищущая натура не устояла перед его обаянием. Когда их отношения скрывать стало невозможно, мама ушла от Тихонова и мы поселились у Горького на Кронверкском проспекте. Я прекрасно помню обстановку его большой квартиры, диван, на котором я спала, коллекцию китайских фигурок из слоновой кости, а его маленькие подарки храню до сих пор. Хотите посмотреть?
    - Конечно.
    Нина Александровна достала из шкафа синюю чашечку "клаузоне" и "каре де баль" - записную книжечку для записи кавалеров на танец в переплете из слоновой кости.
    - Очень интересно. А что было дальше?
    - На лето двадцатого года сотрудники Всемирной литературы и Дома искусств получили целый дачный поселок по Сестрорецкой дороге. В соседних с нами домах жили Чуковские, Гржебины и Шаляпины. Дочь Марии Валентиновны, второй жены Федора Ивановича, Стелла имела английскую гувернантку. Через дыру в заборе я бегала к Шаляпиным. Иногда приходил Корней Иванович и читал нам в подлиннике Шекспира. Слов я не понимала, но с упоением слушала музыку английского языка.
    Однажды Федор Иванович привез на дачу фунт масла, полученный за концерт. Наш пудель Нелька сожрал масло, чем нанес тяжкий урон всем сразу: Шаляпиным от потери драгоценности, моим родителям от невозможности ее возместить, а себе от обжорства.
    В сентябре мы вернулись в город. Однажды, придя в гости к Гржебиным на Таврическую, я увидела, что девочки Зиновия Исаевича Лия и Ирина занимаются танцами с учителем. Как зачарованная, я смотрела на нарядные костюмы и грациозные движения сестер. Эти уроки и определили дальнейшую нашу судьбу - все мы стали балеринами.
    - Нина Александровна, я знаком с вашими подругами. Два дня назад я был у них в студии.
    - Что вы говорите? Выходит, мир тесен.
    - Как же дальше развивались события?
    - Дальше? В стране начались аресты, многие стали думать об эмиграции. Мама настаивала на этом и бабушка ее поддержала. Обещал в этом помочь и Алексей Максимович. Александр Николаевич Тихонов, скрепя сердце, согласился. Первыми под предлогом лечения уехали в Ригу бабушка с Андреем. За ними 16 октября 1921 года в сопровождении Горького отправились в Финляндию мы с мамой. Кружным путем через Швецию мы добрались до Берлина, где нас уже ждали приехавшие раньше бабушка с Андреем. Перед отъездом, видимо, на предмет возможных случайностей Горький надел мне на руку браслет с рубинами и бриллиантами.
    Вскоре в пансион "Штерн", где поселился Горький, стали собираться те, кому удалось выбраться из болшевистской России. Зиновий Исаевич Гржебин был издателем. С его помощью русские эмигранты наладили выпуск газеты "Руль" и вообще развернули широкую литературную деятельность.
    Мама при Горьком исполняла не только обязанности секретаря, но и сиделки. По утрам я не раз видела ее с окровавленным полотенцем в руках - у Алексея Максимовича обострился туберкулез. Ему срочно требовалось лечение, и он уехал сначала на юг в Гарц, затем в Саару. Для меня и мамы это расставание оказалось роковым. Больше своего отца вблизи я не видела.
     Через много лет Андрей рассказал мне историю любви Алексея Максимовича и моей матери. Страстная, увлекающаяся натура, она бесстрашно вручила свою судьбу в неверные руки знаменитого писателя. Горький был обременен сложными отношениями с несколькими женщинами сразу. Тихонов горько переживал уход жены, понимая, что оплетенный множеством интриг от бытовых до политических писатель, не сможет надежно защитить Варвару Васильевну. До конца своих дней Александр Николаевич не переставал любить бывшую жену и помогал нам, как мог.
    Толстую пачку писем Горького мама сожгла перед смертью.
    В Берлине я продолжала бредить балетом. В это время в город приехала бывшая блистательная звезда Мариинского театра Ольга Осиповна Преображенская. Когда-то она была любимой ученицей Мариуса Петипа и твердо помнила его уроки. Преображенская решила открыть в Берлине студию классического танца. По моей слезной просьбе в ее класс бабушка привела меня. Вместе со мной в студии стали учиться и сестры Гржебины. Через год Преображенской предложили услуги репетиционного зала парижского театра "Олимпия" и мы всем семейством перебрались в Париж.
   Город очаровал меня сразу, занятия в студии шли успешно, но, лишившись помощи Горького, мы начали бедствовать. Нечем стало платить за квартиру, в лавке перестали отпускать продукты в кредит. Из Москвы присылал небольшие суммы Тихонов, но в ноябре двадцать четвертого года его арестовали. Корней Чуковский и писатель Замятин принялись хлопотать за него. Мама попросила меня написать Горькому в Сорренто. Я рассказала отцу об аресте Александра Николаевича и о нашем бедственном положении. Горький вступился перед высоким начальством за Тихонова и прислал нам денежный перевод. Тихонова освободили. За то и другое я вечно благодарна Алексею Максимовичу.
    - Как же продолжалась ваша балетная учеба?
    - Не плохо. В двадцать пятом году в Париже давала благотворительный концерт несравненная Анна Павлова. Для участия в спектакле она пригласила нескольких учениц Преображенской, в том числе и меня. После этого выступления мне неожиданно предложили работу в составе Русского романтического театра. Раздумывать не приходилось, надо было зарабатывать на жизнь. Так в пятнадцать лет я стала профессиональной балериной. В этой труппе я гастролировала в Германии и Италии, но через год наш театр, существовавший на деньги табачного короля, развалился.
    Однако я уже имела некоторый сценический опыт и была приглашена примой Гранд-Опера Ольгой Спесивцевой в ее труппу.
    Ольга Александровна была одной из самых красивых женщин, которых я знала. Лицо ее словно сошло с византийской иконы, движения были царственны и гармоничны. Дягилев где-то написал, что Анна Павлова и Ольга Спесивцева были яблоком райского дерева, но сторона Спесивцевой была ближе повернута к солнцу.
    Мой брат, покоренный ее завораживающим танцем, даже написал о ней книгу. Но, к сожалению, Ольга Александровна вскоре уехала в Америку.
    - А как же вы?
    - Я? Вы Серовский портрет Иды Рубинштейн помните?
    - Конечно. Он в Русском музее висит.
    - Уж очень она там противная. Худущая, обнаженная, с перстнями на пальцах рук и бантиками на пальцах ног. Эпатажный портрет. Но она была неплохая танцовщица. Правда в двадцать восьмом году Ида уже не танцевала, но труппу создала. Главным ее репетитором была Бронислава Нижинская, божьей милостью балерина и талантливый педагог. С нею я тоже занималась, а потом попала в Русскую оперу, где ставились балеты и пел Шаляпин.
    Федора Ивановича я знала с детства, но гениальность его открылась мне только в Париже. Вот тогда я поняла разницу между талантом и гением, выходящим за пределы логического и постижимого. Феномен Шаляпина нельзя было объяснить. Игрой и голосом он покорял и утонченных знатоков, и самых непосвященных зрителей. Казалось, от него исходила какая-то сверхъестественная сила.
    - Я это понимаю. В Москве я знавал Ирину Федоровну, его дочь. От нее тоже исходила необыкновенная мощь.
    - Я старалась не пропустить ни одной репетиции Шаляпина. В ролях Кончака и Бориса он просто потрясал.
    Неожиданно меня пригласила в свою студию Матильда Кшесинская. Говорили, что она проиграла в казино Монте-Карло целое состояние и теперь вынуждена зарабатывать на жизнь уроками танца. Ее муж, Великий князь Андрей Владимирович, должен был поливать из лейки пол во время перерывов.
    Матильда пригласила меня в свой класс бесплатно, вероятно, для того, чтобы ее состоятельные ученицы могли видеть профессиональную выучку. Ведь под влиянием модернистских балетов Дягилева и Мясина классическая русская школа стала в Европе размываться.
     - А у Дягилева вы не танцевали?
    - Нет. Баланчин звал меня в свою труппу, но я почему-то отказалась. Зато с любимым танцовщиком Дягилева Сержем Лифарем проработала шестнадцать лет в Русской консерватории, основанной князем Волконским. Правда, это было уже после смерти Дягилева.
    - Все, что связано с Дягилевым, Нина Александровна, меня очень интересует. Ведь Сергей Павлович - мой земляк. Он учился в Перми, в гимназии, где сейчас открыт посвященный ему музей.
    - О Дягилеве Лифарь оставил воспоминания, полные любовных излияний. Серж ставил балеты в Гранд-Опера, был избран в члены Французской Академии. А в консерваторию репетиторами он пригласил Николая Зверева и меня.
    - Нина Александровна, а как вы узнали о смерти Горького?
    - Из письма Тихонова к маме. Александр Николаевич несмотря ни на что остался верным писателю до конца. В письме он привел подробности кончины Алексея Максимовича. Умирая, Горький говорил о литературе, о Советской конституции. Очень уж он Сталину верил.
    Это письмо оказалось последним. Вскоре в Москве начались аресты, показательные суды, и связь с зарубежьем стала расцениваться, как преступление. Только в пятьдесят третьем году, уже после смерти Сталина, я смогла позвонить в Москву. "Тихонов парализован, - ответили мне, - говорить не может". А мама умерла на три года раньше.
    В тридцать восьмом году в Париже скончался Шаляпин. Отпевали его в храме Александра Невского на рю Дарю. Похоронили на кладбище Батиньоль, но недавно его прах был перевезен в Москву. Я думаю, что это неправильно. Федор Иванович никогда не рвался в Россию, слишком много он натерпелся на родине.
    - Но разве Горький не приглашал его?
    - Я об этом не слышала.
    - А где вы работали в войну?
    - Сначала нигде. Перед оккупацией из Парижа потянулись на юг и в сторону Испании тысячи беженцев. Я с больным братом и бабушкой оказалась в Жюрансоне. Из дома ничего, кроме пятитомника Монтеня, не успели захватить. Этими книгами дорожил брат.
    Холодной зимой сорок второго года я неожиданно получила приглашение в балет Монте-Карло. Микроскопическое нейтральное государство умудрялось жить независимо. Но голод пришел и в эту обетованную землю. В мае наша труппа выхлопотала разрешение на турне по Испании, которую, казалось, не коснулась война. Мы так азартно накинулись на булочки, сосиски, яйца и пирожные, что с трудом выходили на сцену. Испанские газеты писали, что французские артисты поголовно страдают расстройством пищеварения.
    После войны большинство театров в Париже было закрыто и мне пришлось осваивать канкан в развлекательном кабаре на Монмартре.
    В это время я сблизилась с друзьями брата, художниками Гончаровой и Ларионовым. Эти два столпа авангардной живописи полвека прожили в Париже. Михаил Федорович был похож на ленивого медведя. Он и был по-русски ленив, хотя страстно любил искусство и собирал все, что было с ним связано. Имел хорошее воспитание, был замечательным рассказчиком, но по-французски говорил плохо. Он любил балет и заставлял Андрея рассказывать в подробностях ему о тех спектаклях, которые он почему-либо пропустил.
    Наталья Сергеевна была из рода Пушкинских Гончаровых и, как жена поэта, красива. Ее страсть к творчеству стимулировала ленивого мужа.
    Каждый вечер в течение многих лет супругов можно было видеть в кафе "Ля Палет". Тут они беседовали с друзьями. Несмотря на свою флегматичность, Ларионов, казалось, был знаком со всеми художниками Европы. Многие картины, собранные им, подписаны громкими именами.
    - А когда вы перестали танцевать?
   - После кабаре я уже не выступала. С этого времени началась моя преподавательская работа. Сначала я ставила танцы в еврейском приюте для детей, родители которых погибли в немецких концлагерях, затем основала свою студию.
    Мои подруги Ирина и Лия Гржебины тоже открыли балетный класс, где ставили характерные танцы. Лия была замужем за известным художником Воловиком.
    - Его работы я видел в Русском музее. На роскошной карточке меню кафе "Ротонда" на бульваре Монпарнас среди автографов знаменитых посетителей есть и его подпись. Я, признаться, позаимствовал это меню в качестве сувенира, покоренный такими именами, как Матисс, Коро, Пикассо, Леже, Модильяни и даже Ленин.
    А кто из сестер преподавал в Гранд-Опера?
    - Ирина. Она даже ставила там "Половецкие пляски" в "Князе Игоре". Их брат Товий стал известным физиком.
    - Нина Александровна, мы с женой были у него в гостях. Я даже знаю, что он пытался заниматься бизнесом, поставлять компьютеры в Россию, но был дважды в Москве ограблен, после чего оставил эту затею.
    - А какова судьба братьев Познер?
    - Жорж - ученый-египтолог, стал "бессмертным",
то есть членом академии, а отец вашего телеведущего Владимир - известным писателем.
    - У вас прекрасная коллекция картин.
    - Что вы, это уже остатки. Я многое распродала, ведь у меня нет наследников. Вчера, например, был у меня Растропович. На том же стуле сидел, что вы сейчас. Он рисунок Ларионова купил, да и прежде кое-что приобретал.
    - А как вы с Растроповичем познакомились?
    - Этого я уже не помню. На каком-то концерте нас познакомили, а потом они с Галиной стали заходить.
    - А я Растроповича слушал в шестнадцать лет. Он в Перми концерт давал. Играл завораживающе, но казался мне старым, потому что уже тогда сверкал лысиной. Мы, мальчишки, восторженные меломаны, провожали его после концерта до гостиницы. Я даже предлагал нести виолончель, но он не доверил. Побоялся, наверное.
    - И правильно сделал.
    - Нина Александровна, извините, а как сложилась ваша личная жизнь?
    - Замуж я не вышла.
    - Почему?
    - Были причины. Однажды еврейская девочка спросила меня: "Правда, что ты гой?" Правда. Что ж с того? "Как же ты с нами танцуешь?" Так и танцую. Почему бы нет?
    Она рассказала об этом без тени смущения, а я сделал вид, что не придал значения ее словам.
    Через всю жизнь пронесла Нина Александровна благодарную память к двум отцам - Александру Тихонову, воспитавшему ее, и, родному, Алексею Максимовичу Горькому. Она внимательно следила за его жизнью, читала все, что издавалось о нем во Франции.
    Иногда я удивляюсь собственной жизни. Судьба щедро дарила мне встречи с удивительными людьми, обогатившими меня своим творчеством и жизненным опытом. Я искренне благодарен этим людям. Не хочется, чтобы впечатления от этих встреч ушли вместе со мной.

...

| главная | об авторе | гостевая | форум |
.