Зимой
бабушка носила овчинный полушубок. Сшит он был с учетом деревенских
потребностей - днем служить одеждой, а ночью - одеялом. Верх полушубка
был в талию, а подол, пришитый в мелкую складку, такой широкий, что
под ним от пурги могли укрываться ребятишки. Под полушубком бабушка
и спала круглый год.
В складках полушубка прятались глубокие карманы,
которые я время от времени обследовал. Там было множество удивительных
вещей: ржавый гвоздь, огромный медный пятак с пышногрудой императрицей,
обломок напильника, служивший бабушке кресалом, когда кончались спички.
В кармане иногда попадался и кусочек сахара, завернутый в обрывок
газеты. Но самым интересным предметом был огрызок химического карандаша.
Бабушка им дорожила и мне не давала, боясь, что я его потеряю. Зачем
был нужен неграмотной старушке карандаш?
Эта загадка разрешилась для меня не сразу.
Со времени послереволюционных ликбезов бабушка, оказывается, мечтала
научиться читать и писать. В те годы с четырьмя голодными, сопливыми
пацанами ей было не до ученья. Иногда поздними вечерами с тоской смотрела
она на освещенные окна избы-читальни, где молодая учительница, собрав
баб побойчее, осваивала с ними премудрости грамоты. Кое-как узнала
бабушка названия букв, а складывать их в слова так и не научилась.
С тех пор и хранила карандаш в надежде - а
вдруг пригодится? Когда я пошел в первый класс, бабушка обрадовалась
- вот и пришел случай!
Она садилась рядом со мной, доставала карандаш
и начинала читать.
- Пы, ры, - лицо ее принимало сосредоточенное
выражение, - а, вы, да, а.
- Что получилось? - спрашивал я.
- Газета, - отвечала бабушка.
Я покатывался со смеху.
