ЛОЖКА
Один
умный человек написал книгу о том, сколько поучительных историй
могли бы рассказать старые портреты, если бы заговорили. Думаю,
что если бы заговорили привычные, окружающие нас вещи - чайники
и чашки, столы и стулья - мы услышали бы тоже немало интересного.
Вот на стене висит старый ковер. Я и сам
уже не молод, а его соткала моя бабушка. Он помнит блеяние овец,
из шерсти которых его соткали, и скрип станка при тусклом свете
лучины, и плач ребенка в люльке. Это было при крепостном праве,
о котором мы узнаем в школе на уроке истории.
Вот золотое кольцо. В голодные революционные
годы его надел на палец моей матери старший брат, когда она поехала
учиться в город. "Если будет совсем плохо, продашь" -
сказал он. Мать сохранила кольцо и носила его всю жизнь.
Вот старая сапожная щетка. Она до блеска
начищала сапоги отца в то утро, когда он уходил на фронт и оттуда
уже не вернулся.
Вещи помнят, о чем говорили наши отцы и деды, как они любили, воспитывали
детей, как переносили невзгоды. Вещи несут на себе печать времени.
Они впитывают частицу жизни ушедших людей и могут многое рассказать
нам, если мы научимся их слушать.
Я поведаю вам историю простой алюминиевой
ложки. Она лежит на полке моего книжного шкафа среди других, с виду
обыкновенных вещей.
Ложка родилась во время войны. Ее отштамповали
из остатков металла, идущего на изготовление боевых самолетов. Ложка
предназначалась для солдата, на ней выбили маленькую звездочку.
Ложка радостно блестела и очень гордилась своей звездочкой. Ей не
терпелось поскорее отправиться на фронт, чтобы кормить боевого солдата
кашей из солдатского котелка.
Но нашей ложке выпала другая судьба. Сначала
ее отправили на склад и она долго валялась на пыльной полке среди
таких же блестящих ложек и мисок, а когда потускнела от тоски и
ожидания, ее отправили в ссылку. За что же? Да, ни за что.
В то время без всякой вины хватали людей
и отправляли на "великие стройки коммунизма". Это было
выгодно - арестованным платить деньги не надо. Можно их кое-как
кормить и они будут работать. Ложку и предназначили для арестантской
баланды.
Страной правил тогда злой деспот с черными
усами и коварным взглядом. Люди его боялись, а приближенные льстецы
называли "отцом народов". Однако "отца" не интересовала
судьба его "детей". Он тысячами гнал людей в дальневосточную
тайгу и северные топи. Арестанты прокладывали дороги, строили мосты,
добывали золото. Они умирали от голода и холода, не зная за собой
никакой вины.
В то время "отец народов" задумал
построить железную дорогу за Полярным кругом. Прежде такое никому
не приходило в голову. Люди знали, что строить на вечной мерзлоте
ничего нельзя. Любое строение потонет в болоте, как только под ним
растает лед. Но диктатор этого не знал. Он родился на юге и не любил
север.
Совсем недавно окончилась страшная война.
Тысячи мужиков не вернулось с фронта, почти в каждом доме жило горе.
В полях еще не успели засыпать воронки, растащить искореженные танки.
Только-только стали поднимать из пепла сожженные деревни. Лошадей
не было. Люди сами впрягались в плуги, чтобы возродить к жизни одичавшую
землю. Они радовались победе и верили в скорую счастливую жизнь.
Но "отец народов" не думал о жизни
отдельных людей, он привык управлять массами. Для осуществления
безумной идеи требовалось тысячи рабов. Подручные тирана врывались
в дома и арестовывали всех подряд. В первую очередь хватали тех,
чей муж или сын вернулся из плена. Мужчин забирали из недостроенных
домов вместе с вилами и топорами. Потянулись на север составы с
плачущими женщинами и детьми.
Запылали в тайге костры, застучали топоры.
Вместо домов на родной земле у Полярного круга росли арестантские
бараки.
Ложку выдали пожилому арестанту, бывшему
солдату. Раненный в обе ноги, он попал в плен и провел два года
в немецком лагере. Когда вернулся в родные места, не нашел ни дома,
ни родных. Деревню спалили враги, а жену с детьми угнали в Германию.
Посидел солдат на пепелище, потрогал холодную, обугленную печь и
вспомнил, как до войны складывал ее своими руками. Молодая жена
месила во дворе глину, сынишка играл золотыми стружками, а он, сильный
и счастливый, укладывал хитроумными рядами кирпичи. Печь кормила
и обогревала семью до самой войны.
Достал солдат из мешка бутылку, выпил, слизнул
слезу и отправился в райцентр наниматься на работу.
Оформили его печником. Его и арестовали,
когда он обмазывал глиной новую печь.
Ничем уже нельзя было напугать печника,
а потому он не удивился новому повороту в судьбе. Старый солдат,
он знал цену ложке. Устраиваясь на нарах, он упрятал ее в дальний
карман. С тех пор с ложкой он не расставался. Она кормила его у
таежного костра, ею он растирал израненные ноющие ноги.
Тюремные
бараки росли вдоль будущей трассы. Она тянулась от Воркуты через
Урал в сибирскую тайгу до могучего Енисея. Тысячи людей рубили просеку,
строили мосты, засыпали болота. За зиму вырастали километры железнодорожной
насыпи. На насыпь укладывали рельсы, которые снимали со старых путей
по всей стране. Но наступало короткое северное лето, солнце нагревало
насыпь и она вместе с рельсами уходила под воду.
Строители видели бессмысленность этой затеи,
это понимало и лагерное начальство. Но сказать об этом "Отцу
народов" никто не решался. Приближенные знали крутой нрав тирана
и докладывали ему только о трудовых победах.
Женщины работали наравне с мужчинами. Они
валили лес, пилили бревна, смолили шпалы. Только кормящим матерям
разрешался дополнительный перерыв в работе. Когда на рассвете матерей
угоняли на трассу, младенцев оставляли на попечение девочек подростков.
Мальчишки работали сучкорубами, помогали матерям таскать воду с
мазутом. Однажды в лесу бревном придавило человека. Его принесли
в барак, вызвали фельдшера. Фельдшер расстегнул на нем телогрейку,
послушал сердце. Из кармана нательной рубахи торчала ложка. Фельдшер
вынул ложку, подумал и сказал: "Она ему больше не понадобится".
Ложку он оставил на нарах.
Старого солдата похоронили в лесу. В холмик
его могилы воткнули столб с номером, написанным химическим карандашом.
В ту же осень дожди смыли номер, а столб вскоре сгнил.
Ложку подобрал мальчишка. Он был рад находке,
у них с матерью на двоих была одна. Парень засунул ложку за голенище
старого сапога и побежал обрадовать мать. Теперь ложка стала выскребать
его миску, а иногда и лист жести, на котором женщины жарили грибы.
Почти четыре года шли работы на бессмысленной
стройке, до тех пор, пока ненавистный тиран не скончался. Узнав
об этом, арестанты плакали от радости. Новые вожди подсчитали убытки
и стройку закрыли.
Ликованию не было предела. Люди обнимались,
смеялись, пели песни. Мужчины разогнали оробевшую охрану и скинули
с рельсов платформы со шпалами. Потом они собрали немудреные пожитки,
подогнали паровоз и покатили к Енисею. По реке можно было добраться
до Красноярска, а оттуда в родные места.
Парень, хозяин нашей ложки, на радостях
выбросил свою вшивую шапку, а заодно и ложку.
После отъезда заключенных охранники собрались
в лагере и стали думать, как им самим выбраться из тайги. Они разыскали
трактор, погрузились на прицеп и двинулись по трассе вослед укатившему
составу. Трактор полз вдоль железнодорожного полотна и ложка попала
под его грохочущую гусеницу. Она была вмята в таежную землю, где
и пролежала сорок лет.
Люди вернулись к своим очагам, а брошенная
стройка получила название Мертвой Сталинской дороги. Мало кто теперь
помнит о ней. Почти все подневольные строители умерли, а их дети
в трудах и заботах забыли о страшном сталинском времени.
Через много лет мы с другом узнали о северной
дороге, унесшей тысячи людских жизней и решили пройтись по ней.
Мы собрали рюкзаки и прилетели в большой северный город. Потом на
самолете поменьше добрались до Енисея. Мы долго уговаривали вертолетчиков,
чтобы доставили нас к месту, где дорога выходила к реке. "Зачем
вам туда? - отговаривали они нас, - Места дикие, люди там не живут,
тайга да болота. Медвежий угол, а у вас и ружья нет". Но отвезли-таки
нас на Мертвую дорогу.
Мы переночевали в палатке на берегу широкой
реки, а наутро отправились на трассу. Первое, что мы повстречали,
был паровоз. Он стоял на опушке, по пузо увязший в болоте. Это был
тот самый паровоз, на котором заключенные добрались до Енисея. Он
тупо глядел на нас слепой фарой. Труба его упиралась в набрякшее
дождем северное небо.
Я шагнул в кабину, заглянул в холодную топку.
Порыв ветра вынес из нее дымок серого праха.
Мы обошли паровоз. Возле него были видны
свежие следы медвежьих лап. Неподалеку еще парила куча помета.
Сфотографировав паровоз, мы углубились в
лес. Бывшая просека едва угадывалась. Насыпь сохранилась лишь частично.
На сгнивших шпалах кое-где валялись старые рельсы.
Через час мы вышли к первому лагерю. Вокруг
него тянулась изгородь из ржавой колючей проволоки. От арестантских
бараков осталось немного. Крыши почти кругом сгнили. Стены зияли
дырами окон. Кое-где сохранились нары. Валялся изъеденный лисами,
рваный сапог. Ветер шевелил ржавые консервные банки.
Печальные, мы отправились дальше. Весь день
пробирались сквозь заросли тальника, брели по болотам, переходили
ручьи. Через них были переброшены сгнившие деревянные мосты. К вечеру
мы пришли к следующему лагерю и переночевали на его нарах. Так,
продираясь через заросли, преодолевая реки, с почерневшими от укусов
комарья лицами, мы брели от лагеря к лагерю. В одном из них под
гнилыми половицами я нашел заброшенные арестантские книжки. На некоторых
можно было прочесть фамилии заключенных и годы их рождения. Основание
для ареста у всех было одно - "враг народа".
Мы шли по тайге месяц. На одной из стоянок,
разгребая место для палатки, я наткнулся на помятую алюминиевую
ложку. Она была живым свидетелем человеческой драмы, разыгравшейся
в тайге сорок лет назад. Я стряхнул с ложки песок и помешал варившуюся
на костре кашу. Ложка согрелась, вспомнила прежние времена, блеснула
звездочкой и в ту же ночь рассказала мне свою историю.
С тех пор ложка поселилась на полке моего
книжного шкафа. Я бережно укладываю ее в рюкзак, когда собираюсь
в поход. Ложка исправно служит мне и у костра, и в купе поезда.
Недавно ложка побывала даже в Европе. Правда,
она скромно пролежала на дне рюкзака, не рискуя соревноваться с
блестящими парижскими соперницами.
Старая ложка - мастер по кашам и щам. Она
умеет выскабливать золотую корочку картошки со дна чугунной сковородки,
но среди французских салатов и сыров ей делать нечего.
Ложка вернулась домой, ничуть не сожалея,
что не попробовала заморских кушаний. Она спокойно улеглась на свою
полку, зная, что еще послужит тем, кто, возможно, после нас соберет
рюкзак в дальнюю дорогу.
