Я ВЕРНУЛСЯ К СЫНУ
Уже месяц с работы езжу не в Левашово,
а на Невский. После долгих скитаний слово "вернулся" пока
во мне не улеглось. Дома суп, макароны, чай. Дома сын, Анна, Наташа.
На косяке - кнопки звонков. На лестничной площадке бачки, набитые
объедками и картофельной шелухой.
Тишина. Что же я волнуюсь? Почему так стучит
моё сердце? Вынимаю ключ, вхожу. В комнате никого. Можно передохнуть,
привести в порядок растрепанное душевное хозяйство. Можно насмотреться
на портрет Анны. Портрет написан двадцать лет назад заводским художником
Володей Малышевым. Это моё прошлое. С портрета смотрит зрелый человек,
руководитель, умудренный жизнью. Лицо Анны написано на чёрном фоне
пианино. Пепельные волосы обрамляют суровое лицо. В глазах я читаю
свинцовый укор.
Анна отдавала свою жизнь партии. Её авторитет
на заводе был непререкаем. После смерти сестры она воспитывала двух
племянников - Наташу и Сергея. Ей некогда было заниматься мужчинами.
Но она полюбила. В соответствии с идеологией, полюбила "простого
советского человека", рабочего. Полюбила, отдалась и ошиблась.
Он, то есть я, оказался не так прост - оставил ей на руки сына и
"ушёл жировать".
Звук ключа в двери, шум шагов в коридоре.
-
А всё-таки папка прав, - доносится срывающийся басок Андрея.
Господи, сыну скоро шестнадцать лет! Он
опять спорил с матерью.
- Ты - предатель. Кормлю тебя я, а не папка,
- это уже голос Анны, - у тебя всё замашки отцовские.
Анна входит, видит меня, но продолжает с
вызывающей откровенностью:
- Я, женщина, приношу домой сто двадцать
рублей. А что приносит он? Какие-то кляузы, писака несчастный. И
в доме творит одни гадости.
Я понимаю, о чём речь. С моим возвращением
Анна возненавидела племянницу. "Шлюха, бандерша, тварь"
- называет она Наташу в глаза и за глаза. От волнения Анну бьёт
нервный кашель, лицо делается багровым. Она очень сдала за эти годы.
Обстановка особенно обострилась неделю назад.
Я вернулся к сыну, но не к Анне, хотя и по её просьбе. Уже месяц
я сплю под пианино и не замечаю в ней женщину.
И Анна решилась бороться за себя. Оставшись
наедине со мной, она вдруг примирительно заговорила.
- Степан, я была у гинеколога.
Я внутренне замер. Анна никогда ни с кем
не говорила на эти темы.
Пауза затягивалась.
- Практически здорова, - сказала она, натужно
улыбаясь, словно больной ребёнок. Я впервые видел такое выражение
на её лице. Я понимал, как ей тяжело просить. Но надо было идти
до конца.
- А потом ты женишься на Наташе, - сказала
она, опустив глаза. - После моей смерти.
Я давно влюблён в Наташу. Анна знала, что
мы целуемся по ночам в кухне.
Вот это мужество! Старость заставляет Анну
взламывать собственные моральные крепости. Заводские ребята не ошиблись,
когда выбирали мне героя...
Анна предлагает мне племянницу в обмен на...
на что? На свои увядающие прелести?
Я сижу всё так же "безучастно",
но мой мозг лихорадочно работает. Она не молода, здоровье её пошатнулось.
В пятьдесят шестом, после выступления Хрущева о злодеяниях Сталина,
она перенесла тяжёлое нервное потрясение, считая его речь провокацией.
Если она умрёт, Андрей останется один. Отец не слишком надежен,
у Андрея может появиться мачеха. Лучше если это будет Наталья, чем
чужая женщина.
Идёт торг, и во мне всё закипает:
- А какие будут гарантии?
Лицо её бледнеет. Она опускается на стул
и тихо шепчет:
- Выйди...
Выхожу. Курю.
Растиньяк женился на дочери своей любовницы.
Анна навязывает мне в жёны свою племянницу. Ну, как тут не писать?!
Мы все ходим по роману.
Всю неделю Анна не может унять поток ругательств.
Помои льются на весь белый свет, но, в первую очередь, на мою и
Наташину головы.
- Твой отец - ничтожество, - обращается
она к Андрею.
- Мама, успокойся, не плюй на папку. Ты
сейчас похожа на маму-Ягу.
- А ты знаешь, сколько отвалил твой папочка
"на зубок" к твоему рождению? - наступая на сына, кричит
Анна. - Рубль! Один рубль! Как всё в цехе! По списку! Негодяй! Вот
на этот рубль я и кормлю тебя пятнадцать лет.
Я молчу, ни слова не говорю о Валерке. Анна
прекрасно знает о нём, но не желает вспоминать неприятное. Меня
она обвиняет в чудовищном преступлении - преступлении против жизни.
Я бросил своего ребёнка.
В сорок втором году моя мать получила похоронку.
Я, её сын, "пал смертью храбрых" на подступах к Сталинграду.
В память обо мне мать взяла двухлетнего мальчика, привезенного в
Сибирь из прифронтовой полосы. Она усыновила его. Когда я вернулся,
у меня оказался братишка. Он был ранен осколком снаряда, страдал
от хронического малокровия и остеомиэлта. Передвигался Валера на
костылях.
Когда я пришёл на завод, я взял мальчишку
к себе в общежитие. Уборщица тётя Настя принесла свою раскладушку.
Вскоре родился Андрей. Анна пришла с сыном
на руках в общежитие:
- Смотри, это твой.
- А что делать с Валеркой? - спросил я.
- Он тебе чужой. Отдай его в детдом, его
возьмут. У него нет родителей.
Тётя Настя подслушивала за дверью. Она ворвалась
со шваброй в руках.
- Ах ты, гадина, - кричала она, - своего
спасаешь, а чужого утопить готова! Тварь бездушная!
С тех пор Анна не заглядывала в общежитие.
Валерик рос болезненным мальчиком. Питались
мы плохо, рана на ноге постоянно нагнаивалась. Ему делали одну операцию
за другой, но ничего не помогало. Через год мой брат умер.
Но тогда у меня голова шла кругом - родной
сын и "чужой" мальчик на костылях разрубили мораль Анны
на две непримиримые части.
И вот, через пятнадцать лет, эти две враждующие
половины снова вступили в драку. Что же осталось в Анне от человеческой
нравственности? Или в ней всегда жила только коммунистическая мораль?
После развала партийных идеалов Анна ушла
с завода и отдалась воспитанию сына. Жизнь она поставила на службу
новому идолу. Она кормила его пирожными, водила за руку в школу,
следила за каждым шагом. В коммунальном туалете она вытирала ему
зад до пятнадцати лет, не стесняясь соседей. Андрей не научился
завязывать ни шнурки на ботинках, ни свою шапку-ушанку. Он ненавидел
физкультуру, но зато отлично учился в музыкальном училище при консерватории.
Свой робкий протест он пытался выразить
в музыке, виртуозно издеваясь над классиками. Это бесило Анну до
такой степени, что недавно она обрушила крышку инструмента ему на
руки. Пальцы остались целы, но мать была очень напугана. С тех пор
их перебранки носят характер только словесных баталий. Понимая,
что она уже не справляется с сыном, Анна нашла меня и потребовала
помочь в воспитании. И вот я сижу на диване, наблюдая "воспитательный
процесс". Вмешиваться в него бессмысленно и мне остаётся только
запоминать. Материал для книги великолепный. Его такое изобилие,
что время от времени я выскакиваю в коридор и кое-что записываю
на папиросной коробке.
Итак, я снова "дома". Здесь живёт
мой сын, здесь Наташа, здесь суп, макароны и чай. Но, как и пятнадцать
лет назад, как мне себя вести, я решительно не знаю. Но здесь живут
мои герои. Здесь их мир, их среда и, чтобы понять смысл их поступков,
нужно жить с ними. Нужно выслушивать ругань Анны, любоваться Наташей,
есть макароны и ходить в филармонию с Андреем. И ещё нужно много
работать на заводе и сидеть по ночам за тетрадками.
